Моряки идут на лыжах

Опять покатил наш ездовой по знакомой дороге. Стал подъезжать. Уж слышна перестрелка. Вот и яма от фугасной мины, вот и лошадь лежит, только теперь уж ногами не дрыгает; щи на снегу остыли. Объехал и выкатил с полного хода на полянку. Что есть мочи нахлестывает и по снегу кренделя выписывает. По нем палят, а он все петляет со щами да с кашей. Полянка пошла в гору. Там — свои. Белофинны — справа, слева и впереди. Наши, как увидели кухню, огоньку по ним прибавили. А ездовой гонит и гонит в гору. Кругом свистит, грохочет, рвется. Мама моя! Из укрытий свои кричат, руками, касками машут, — приглашают, мол. Будто лихач, подкатил ездовой и остановился за высокой скалой. Выскочили бойцы. Очень обрадовались. Глазам не верят, чтобы человек, да еще с лошадью и кухней, мог добраться сюда через такой огонь. Жмут руки ездовому, благодарят. А ему не до того: «Ничего, говорит, особенного, чтоб такой шум поднимать». — Поварешкой вооружился, крышку бачка отвинтил. Оттуда пар валит, и вкусный дух прямо в нос ударяет.　

— Становись, ребята, в очередь. Не толпись! Всем хватит. А нет — еще привезу. Тут недалече, километров пять, не больше…　

Подстольный умолк. Молчали и моряки, осмысливая рассказ. Гулко потрескивали еловые сучья в костре. Первым нарушил молчание краснофлотец Ширяев. 　

— Что ж, по-моему, ездовой поступил правильно. Только особого тут геройства не вижу. Наши ребята, что ни день — под огнем гуляют — и в разведках, и в атаках. Каждый по-своему долг исполняет.　

Другие лыжники горячо вступились за ездового:　

— Настоящий герой. К тому же шел добровольно. Головой рисковал.　

Вокруг костра завязался жаркий спор.　

В разгар его прибежал с радостной вестью лыжник:　

— Горячий завтрак привезли!　

Бойцы вскочили и быстро зашагали к командному пункту, где из полуторки уже выгружались объемистые термосы, аккуратно завернутые в одеяла.　

— Одно слово — санаторий повышенного типа, — подходя к машине, сказал Переверзев.　

После завтрака, однако, мирная «санаторная» идиллия нарушилась неожиданным происшествием. С финской стороны послышалось шмелиное гудение. Медленно снижаясь, шел самолет. В сизом мареве зимнего утра не разобрать — свой или чужой. Моряки с напряженным любопытством выжидали, сжимая винтовки. Пулеметчик, задрав ствол пулемета, тихонько водил им по серому небу, не отрывая мушки от приближающейся цели. Самолет спускался всё ниже и ниже и почти на сто метров и, поравнявшись с домиком, брызнул по нем трассирующим фонтаном. Бойцы не остались в долгу — грянули ответные залпы. Вражеский «Фокер» стал удирать, набирая высоту. Стоявшая неподалеку зенитная батарея послала ему вдогонку несколько снарядов. Но он уже успел скрыться, не причинив, впрочем, лыжникам никакого вреда.　

— Для отчета летал, сукин сын, — уверенно высказал свое предположение краснофлотец Бочков.　

После вражеского визита лыжникам не спалось. Досадовали на себя, что упустили птичку и нетерпеливо ждали ее вторичного прилета, чтобы на этот раз не промазать.　

Вообще, в это утро лыжникам было не до сна или скуки. Не успели отгреметь выстрелы белофинского истребителя, как подле самой кухни шлепнулись и разорвались три снаряда.

ПОД ОБСТРЕЛОМ

После полуночи на тринадцатое февраля комбриг Денисевич отдал долгожданный приказ: выступать.　

Первым под Муурилой должен был занять исходное положение батальон капитана Панфилова. Левее его — первая рота лыжников. Правее, уступом, — вторая.　

Капитан Лосяков, шедший с первой ротой Армизонова, с места вырвался вперед, оставив позади часть Панфилова. У военкома Богданова возникли опасения, что командир задумал наступать первым, не дожидаясь поддержки Панфилова.　

Осторожный Богданов посоветовал Лосякову замедлить марш и дождаться Панфилова, чтобы в дальнейшем наступать в тесном взаимодействии.

Бесстрашный командир был уверен в своих бойцах и победе. Не меньше командира жаждал победы и комиссар.　

Командир согласился с вескими доводами комиссара и попридержал свой отряд. Подошел Панфилов, состоялось короткое совещание командиров и комиссаров обоих отрядов. Роли для удара были окончательно распределены. Каждый командир, политрук, каждый краснофлотец знали свое место в бою, свою ближайшую цель и задачу и всем разумом и чувством стремились поскорее ее разрешить.　

— Вперед! — скомандовал Лосяков.　

Роты двинулись.　

Навстречу стали попадаться раненые красноармейцы, эвакуируемые в тыл. У многих на касках виднелись вмятины.　

— Просто благодать, лучше всякого ДОТ, — говорили красноармейцы морякам, любовно поглаживая каски: — не пробьешь… А то быть бы на том свете…　

Испортилась ровная снежная дорога, изломанная, исковерканная во всех направлениях хаотическим нагромождением ребристых торосов. Становилось труднее передвигаться. Замедлили шаг. До одного из торосов. беспорядочной стеной ставшего на пути, осталось минут пять ходу. Оттуда до берега — метров семьсот. У тороса дали бойцам передышку перед атакой.　

Движение наступающих колонн по открытым снежным просторам было отчетливо видно врагу с высоты Муурильских позиций.