Морок

Иннокентий, и правда, стал часто дышать, жадно хватая воздух ртом. Ощущение было такое, словно поднявшийся на потолке вихрь вытягивает из него все жизненные силы, буквально воруя из легких воздух и отбирая возможность дышать.

– Что ты? Что ты, Кеша? Я и сама не знаю, как так вышло, – Лея наклонилась к нему и гладила по голове. – Прости меня, я не знаю… Мы все были усталые, не знаю, что на меня нашло, как во сне…

– Ага, как во сне. – усмехнулась толстуха. – А ты видела, как к нему королева подошла здороваться, всех бросила и сразу к нему – шасть.

Глаза Леи потемнели, она пыталась не слушать того, о чём говорит эта мерзкая женщина, девушка стала говорить громче с юношей.

– Поговори со мной, Кеша, скажи что-нибудь! Скажи этой бабке, чтобы она замолчала!

Но Иннокентий только смотрел, как телёнок на мать, хлопал глазами и молчал.

Толстуха гнула свою линию:

– И Матильде глазки строил. А ты как думала? Что? Такой вот недотёпа? Ага. А его все барышни в королевстве знают? Думаешь, случайно?

Лея почувствовала, как уши её удлиняются, становятся больше, и чем больше она запрещала себе слушать сплетни толстухи, тем выше, казалось, становились кончики ушей.

– Да я так в осла превращусь! – крикнула Лея.

– В осла? – усмехнулась толстуха. – А разве тебя ослы подкинули?

– Что ты знаешь об этом? – Лея метнулась к ней, придерживая правую руку, в которой уже поблескивало лезвие.

– Вот видишь, – спокойно ответила женщина, даже не попытавшись отклониться от девушки. – Я всё знаю. И, если говорю, что Кеша твой – ходок, то не напрасно.

Лея кинулась к своему любимому, начала его трясти:

– Скажи, скажи ей, что это не так!

Иннокентий смотрел на нее и улыбался. Это всё, что он мог сделать на тот момент, горло его будто было перехвачено широким ремнем сыромятной кожи, который, высыхая, глубже и глубже впивался в тело.

– Скажи, – Лея зашлась рыданиями. – Скажи!

– Да кто ж в таком признается, – подначивала толстуха. – Ты ж не призналась, что хотела с Борисом убежать?

Лея побледнела и затихла. Через мгновение толстуха хлопотала уже над харкающим кровью юношей.

– Ладно, некогда стоять, давай быстро уже сюда, хлопочи, – скомандовала толстуха Лее.

– А чем я могу помочь? Он умрет! – девушка зашлась в рыданиях.

– Как с вами тяжело! Косу черную доставай, вот тебе иголка, горло шей! – старуха протянула ей ржавую кривую иглу.

Лея поморщилась.

– Разве ж таким можно шить? Да я и не умею! Как шить-то? – отнекивалась девушка.

– Ну, а как корни деревьев ползут под землей, проникают в кротовьи норы, оплетают старинные клады, заплетают корни луговых трав, сплетают корни камыша, чтобы удержать воду и не пустить её на низкий берег?

– О чем ты, старуха? – грозно спросила Лея.

– Колыбель не нужно мамочке качать,

Прилетит к ней ветер, станет с ней играть,

Спи, моя малышка, пока буду петь,

Мать привесит к ёлке колыбель висеть.

Будет тьма и сырость, иглы и паук,

Волк с огромной пастью станет лучший друг,

Прилетит синица, приползёт змея,

Спи одна на свете, девочка моя.

Спи, моя малышка, только не кричи,

Ветерок посвищет для тебя в ночи,

Будешь громко плакать, покачнётся ель,

И уронит наземь легкую постель.

Покатится люлька с девочкой к ручью,

Захлебнёшься тиной на радость воронью,

Да песок набьётся в милые глаза,

Ляг, не трепыхайся, дочка-егоза.

Будешь трепыхаться, наклонится ель,

Ветка хрустнет громко, скинет колыбель,

Покачнётся елка, набок упадёт,

Кореньём наружу, иглами в живот.

Мама не узнает, где её дитя,

Ёлка не расскажет, скрыла где тебя,

Волк обгложет кости, ворон съест глаза,

Мама не узнает, мамочке пора.

Будет мама ночью у печи рыдать,

И дочурку будет долго вспоминать,

А потом заботы, ветры и дожди,

Спи, моя малышка, мамочку не жди.

– Значит, это – правда? – Лея рыдала, глядя на толстуху.

– Всё – правда, моя девочка, ты Кешу зашей, мы ж не хотим, чтоб он умер? Нам он живой, ой, как нужен. Давай вспоминай свои колыбельные хорошие, баюкай мальца и шей.

– Я не ревниваа-а-ая! – всхлипывала Лея. – Я ведь просто помню, что меня бросили, как только я родилась. Обменяли на такую толстую, с розовыми щекаа-а-ами. Я пообещала, что всех, кто бросит, убью-у-у…

– Да, долгая у эльфов память, – вздохнула толстуха. – Кеша тебя не бросал, мне верь. Это я для дела приврала, чтоб ты взбесилась и из ревности кровь ему пустила. Шей давай. Он тебя никогда не бросит. Ну, если выживет, конечно....

Иннокентий дёрнулся, когда Лея воткнула иглу под кожу.

– Да ты усыпи сначала. Вы ж эльфы людей на любой лужайке лесной, на любом холодном камне, в любую зимнюю стужу усыпить можете, чтобы убить или для смеху ради.

***

– Он умрёт? – заливалась слезами Лея.