Морок

– Моя королева! – толстуха указывала пальцем на юношу. – Играй, мальчик! Играй!

Удивительные, странные звуки поплыли по зале, отталкиваясь от древних камней, наполняя собой всё пространство, вливаясь в уши, в самое сознание.

– Что это за чарующий напев? – спросила Евтельмина.

– Это старая-старая песня, – ответил Миролюб. – Если вы позволите, я исполню её. Эта песня о любви и верности, о свободе и золоте. Однажды богатый король полюбил бедную женщину. Однако беднячка никогда не сидит на месте, в ее владениях ветра и просторы, вместе с колокольчиками она заплетает в косы утреннюю зарю. Он захотел привязать её к себе парчой и златом. И вот, когда он решил, что всю свою свободу крестьянка бросит ради него и его богатства, и подарил ей изумительной белизны свадебное платье, и назначил день свадьбы… Она пришла в назначенный день, но рукава ее платья были зеленее травы. Великолепное белое платье… Король догадался, что ничто не способно удержать крестьянку. Это очень печальная песня.

Миролюб едва дотрагивался струн, переходя от одной к другой, будто бы плел длинными пальцами узор в воздухе.

– А как звали этого короля? – спросила Евтельмина, усаживаясь поудобнее и слегка позёвывая.

– Никто не знает имени короля, – тихо проговорил Миролюб, будто стараясь не разбудить остальных в зале. – Но девушку звали Анной. Если вы позволите, я спою вам эту песню…

– Он убил её? – не в силах сопротивляться сну, проговорила Лея.

– Пф, – фыркнула в ответ королева. – Король не может никого убить. Никого и никогда!

– А как же казни? – удивилась Лея.

– Казнить может, а вот убить – нет, – улыбнулась Евтельмина. – Убивает палач, моя хорошая. Король никого не убивает и не обманывает, король вообще никогда и никому не делает зла. Во всём виноваты слуги.

Евтельмина довольно потянулась и почти улеглась в высоком кресле.

– Удобно, – протянула сквозь зевок Лея.

– Слушайте, моя королева, вы всё узнаете…

Сон понемногу укутывал всех, кто находился в зале в этот момент.

– А я тебя ведь узнал, – медленно проговорил флейтист толстухе.

Проговорил и заснул. А Миролюб продолжил свой старый напев.

***

– Эй, ну вставай же, – толстуха тормошила Иннокентия. – Быстрее давай. Да проснись же ты, в самом деле.

Миролюб бросился на помощь.

– А ты куда?! Ты играй, – зашипела на него толстуха. – Сколько в этой твоей песне куплетов?

– Вообще-то, сто восемь, но если включить те, которые добавлялись с течением времени…

– Добавляй все! Если закончатся, придумаешь новые. Только играй без остановки!

– Но я могу и другое играть! В конце концов, может быть, я сам решу, что именно мне делать с моей лютней? – возмутился Миролюб.

– Началось, – вздохнула толстуха. – Давай ты сейчас будешь делать то, что я тебе говорю, а если всё получится как надо, будешь кобениться и играть, что сам захочешь и делать с твоей лютней всё, что заблагорассудится?

– Да?! – Миролюб даже привстал, чтобы его протест стал ещё более заметен. – Да!

После «пламенной» речи, которая вскоре захлебнулась слезами, стекавшими по седой бороде, Миролюб опустился на пол и отшвырнул инструмент.

– Ты что? Ты что? – испуганно зашипела толстуха. – Нас тут убьют сейчас всех. Играй скорее.

Она, крадучись на коленях, попыталась пододвинуть музыканту его лютню, однако, сил на это у неё не хватило.

– Миленький, ну ещё чуточку, ну поиграй, собака. Ведь казнят же всех. Хороший мой, ну ты ж большой мальчик. В самом деле!

– Да! – всхлипывая, выкрикнул Миролюб. – Тебе легко говорить. А я? Я всю жизнь к этому шёл, жил ради этого. И что?

– И что, моя пусичка? И что, соколик? – гладила толстуха его по плечу. – Вот твоя бренчалка, вот смотри, все заснули, как ты хорошо играешь, прям вот то, что надо.

– А-а-а, – зашёлся в рыданиях Миролюб. – То, что надо! Вот так! То, что надо! Я бард! Я творец! Это вы все думаете, что я просто записываю то, что произошло, а потом тренькаю на бренчалке. Это все вы, глупые, мерзкие людишки, в этом уверены. Никто из вас не понимает, что я не просто что-то там пою! Глупцы! Я творю реальность! Ту самую реальность, которую одну только и будут знать не только ваши дети и внуки. Уже сейчас, пока я пою, та самая реальность, которую создаю я, она уже сейчас единственное, что по-настоящему существует и будет жить в веках ровно до тех пор, как ее перескажет новый молодой бард! Я! Я создаю! Именно эта реальность и существует. И будет она именно такой! И будет она в сердцах и умах таких, как ты, и тех, кто придёт после тебя, именно такой она будет, какой я! Я, слышите?! Я её создам! Пойми ты, история будет не такой, какова она на самом деле: со стоптанными ногами, разбитыми носами и поносом после старого сыра. История будет такой, какой я её расскажу. Понимаешь, её запомнят только такой, какой я её представлю. Только я могу оживить древних королей и их жён, только я сумею пустить сотни молодых на войну, рассказав им о величии славы и радости смерти! Только я оправдаю убийцу и уничтожу великих! Я и моё слово, я и моя лютня! И ты! Ты, жалкая скотина, смеешь мне указывать, чтО и как мне делать?