Морозовская стачка

— Надень. Простудишься… Слышь, Анисимыч, забежим, что ли, ко мне. Ты небось и не завтракал?

— Да где уж было… Спешил!..

* * *

— Истинные овцы! — снова взъярился Моисеенко, обжигаясь кипятком, хрупая кусковой сахар.

— Не ругайся, Анисимыч. Вишь ведь, предатель сыскался… Сторожей нагнали. Я прикинул: у фабрики стоит человек двести.

— Их двести, а нас — восемь тыщ! — Моисеенко решительно запахнул зипунок. — Поглядим еще! Может, и вправду не бараны.

На фабрике прошли к станкам Анисимыча, они были уже раскрыты и пущены.

— Жена постаралась. Позовем наших — и на третий этаж, в уборную.

Собрались молчком.

— Мужиков с дубьем испугались? — накинулся Анисимыч на ткачей. — Или сил нет у нас, чтоб забор на колы растащить?

— Вот что, братцы! — крикнул Волков. — Ничего страшного, станки и теперь можно остановить.

— А потом чего?

— Морозов приедет, губернатор, жандармы. Подадим губернатору наши требования. Чтоб на виду, чтоб Морозов не отвертелся!

— Тихо! — крикнули стоявшие у дверей. — Младший мастер идет.

— Черт с ним! — Застучали в стенку женской уборной: — Бабы! Что делать думаете?

Заругались в ответ:

— Сами бабы! Вам только кнут покажи, сразу — шелковые.

— Марфа кричит, — сказал Волков. — Боевая — жуть. Она за собой всех уведет.

В уборную зашел младший мастер Прусаков.

— Почему не работаете? Если у вас праздник, так ступайте вон. А собираться запрещено.

— Ты, милый человек, — сказал из толпы Моисеенко, — катился бы отсюда! А то зашибем ненароком.

Все взбудоражены. И вправду зашибут.

Прусаков опустил глаза, постоял и, словно бы вспомнив что-то важное, быстро ушел.

— Ура! — гаркнули ткачи. — Домой!

К Моисеенко протиснулся Ваня-приютский.

— Дядя Анисимыч! Я знаю, как погасить газ.

— Я тоже знаю как, да ведь высоко, лестница нужна. А станем брать лестницу — увидят.

— Зачем лестницу? Нас трое. Мы друг дружке на плечи станем и закроем кран. Пусть только передние ряды завернут свои горелки, чтоб не так видно было.

— Бабы! — крикнул Моисеенко через стену. — Быстро заверните горелки в первых рядах.

Началось! Топот ног. Гаснут одна за другой горелки, помещение темнеет, словно пришли сумерки. Мальчишки полезли на плечи друг к другу под коренным краном газа. Ваня тянется к крану рукой. И пала на фабрику тьма…

Грохочут в темноте машины, словно поезд в тоннель нырнул. И разом тысячеголосый вопль:

— Выходи!

— Что делает-ии?!

— Выходи!

— Не трооонь!

Станки умолкали. Моисеенко бросился на второй этаж выпроваживать людей.

— Смелее! Смелее, ребятки!

— Бабы, за мнооой! — Марфа за грудки схватила какого-то мужичонку. — Останавливай машину! Глаза выдерем!

— Да как же…

— Не побаивайсии! — И по шее мужичку-то, к дверям его. Со второго этажа Моисеенко скатился на первый.

Сторожа закрыли боковые двери, в главных — давка. Столкнулся с Волковым.

— С прядильного корпуса были двое, просят, чтоб к ним пришли и остановили работу.

— Что же вы стоите? Айда! Кто короткую дорогу знает? Ваня-приютский со своими мальчишками тут как тут:

— Мы знаем!

— Веди!

Прибежали в чесальную.

— А ну, ребятки, кончай работу! — закричал Анисимыч. — Ткачи уже все на улице.

Рядом объявилась Марфа. Высокая, руки длинные, косищи в две руки. Платок сбился, головой тряхнула, косы — двумя золотыми молниями.

— Кто хлипенький? Подходи, сопли утирать буду!

Засмеялись. Рванулись, как ребятишки, к выходу, толкаясь, наминая друг другу бока.

А Марфа уже ворвалась в прядильный корпус. Отодрала от машины иссохшую дрожащую прядильщицу.

— Чего ты прилипла к ней! Она же, машина твоя, как паук — всю кровь твою высосала. Ступай домой, в зеркало поглядись.

«С такой не пропадешь!» Моисеенко вскочил на подоконник:

— Кончай работу! Все уже во дворе! Одни вы шуруете на благодетеля!.

— Выходи! — крикнул прядильщик Яковлев с другого конца. — Никому не позволим нас предать!

— Верно! Один за всех — все за одного. Поошли!

Работа замирала, но как-то не очень уверенно. К Моисеенко подбежали мальчишки:

— Дядя Анисимыч, давай завернем газ!

— Пусть горит! Теперь не страшно. Выходят. Вон уже в дверях тесно. — Обнял Ваню. — Спасибо тебе, сынок! Спасибо, ребятки! Великое вы дело сделали.

На фабричном дворе, окруженный толпою рабочих, стоял пристав Пашка Васильев и прекрасным басом рокотал успокоительное:

— Ну, разбежитесь вы по домам. А зачем? Да вы и без того нищие.

— А то и победней нищих! — откликнулись.

— Ну вот! А я про что говорю? Не бросили бы работать, у вас был бы лишний рабочий день. Ваши же дети в ноги вам бы поклонились.

— Тебе бы на клиросе петь, а ты шашку прицепил! — крикнула Марфа из толпы женщин.

Тут прибежал Моисеенко:

— Чего холуя морозовского слушать? У него брюхо всегда в сыте! Идемте на старый двор, там нужно остановить работу.

Побежали. И вдруг — пронзительный женский крик.

Сторожа торопливо, по-волчьи озираясь, били женщину.

Увидели бегущих, пошли было на них, но толпа катилась огромная, неудержимая. Остановились.

— Не робей! — крикнул Моисеенко.

Рабочие торопливо разламывали забор. Двинулись было, но здоровенный детина вдруг выскочил из толпы сторожей, бешено раскрутил оглоблю. Пустил. Оглобля со свистом пронеслась над Моисеенко, сзади охнул кто-то.