Морская служба как форма мужской жизни

Мне трудно говорить о специальных деталях – ваши, доктор, нюансы мне – попросту неизвестны, но, в двух словах, как я тогда понял, все выглядело примерно так – местный наркоз на больного мичмана почти не действовал. Да и времени прошло – ого-го-го, может чего уже и забыл, так что – не обессудьте! Выбор средств у медиков тогда был намного скромнее, а типовой общий наркоз, как понимаете, тогда на лодке запрещен по определению. Или ограничен – уж не знаю! Представьте, что в прочном корпусе вдруг разобьется банка с ним, или там – ампула, смотря – в какой таре, уж и не знаю. И вся лодка тогда – под наркозом?

– Ну, это вряд ли! – возразил бывалый знаток Рюмин.

– По нашим тогдашним понятиям здоровых двадцатилетних балбесов, этот мичман был ужасно старым – ему было целых тридцать шесть лет! Мне бы сейчас такую старость! – мечтательно прищурился Николай Иванович и продолжал: – И был он коком-инструктором с комплекцией, соответствующей профессии, да плюс еще любителем выпить. Нет – даже профессионалом этого малопочтенного дела – это точнее! А куда денешься! У нас даже умные люди хвастаются, что могут выпить на полбанки больше своего друга, а, уж – тем более – врага!

Поэтому, у него на животе была солидная жировая прослойка, основательно пропитанная (по серьезным подозрениям доктора) спиртом и его компонентами.

– Ну, прямо уж так! – скептически покачал головой Рюмин.

– Да говорю же – я не знаю, за что купил – за то и продаю! – отмахнулся старый подводник, сбиваясь с нити рассказа.

– Доктор, помолчи – дай послушать, тем более – мы сами тоже ни хрена в этом не понимаем! – поддержал Николая Ивановича недовольный Егоркин – будет охота – потом разъяснишь!

– Значит, – продолжаю! – опять поморщился Бардин. Как командир до мозга костей, он не привык, чтобы его перебивали, да уж теперь на нахала не рявкнешь с высоты своего служебного положения… Теперь поможет не авторитет власти, а только просто – авторитет.

– Короче, так или иначе, но завершить операцию доктор не мог, через несколько минут после укола, больной уже кричал, как резаный!

После выхода на связь с берегом, сначала было принято решение передать больного на один из крейсеров, ходивших аккурат в этом районе. Там была оперативная бригада лучших врачей флота! На всякий случай!

Но на Баренцево море налетел такой шторм, что тяжелый, в тринадцать тысяч тонн водоизмещения, наш атомный ракетный подводный крейсер заметно покачивало уже на пятидесяти метрах! Как же валяло на горбатых валах просто крейсер – можно было только гадать! При таком раскладе могли потерять и больного, и еще и тех, кто будет участвовать в этой передаче с корабля на корабль.

Озабоченное командование молчало, а на очередном сеансе связи мы получили команду идти в Североморск и там сдать больного в главный госпиталь. Только идти было туда совсем не один день, да!

Врач на лодке был, понятное дело, единственным медиком. Он не отходил от больного и не спал уже третьи сутки. Из добровольных помощников, определенных в санитары, никто долго не выдерживал. Мы лишь посмеивались – тоже мне, мол, вояки! А зря смеялись-то! Гордыня – она наказуема!

Один только старпом Алексей Викторович Цаплин держался, иногда ему помогал замполит, и лишь тогда доктор мог позволить себе отдохнуть хоть короткое время – все-таки, старпом, он конечно – большой человек, но… не врач. А мало ли что? И через каждые десять минут он вздрагивал, открывал свои покрасневшие от бессонницы глаза и осматривал мичмана, в поисках тревожных симптомов. «Жив! Дышит! Спит!» – облегченно вздыхал он и опять проваливался в полынью сознания между тревожным сном и явью.

Командир освободил старпома от ходовой вахты и сам, практически, не покидал Центральный пост. Лодка шла ровно, лучше автобуса, стараясь не изменять глубину. Экипаж находился в отсеках, переходы между ними были сокращены до минимума – по мнению доктора, так можно было избежать перепадов давления, которые болезненно отражались на самочувствии больного мичмана, лежащего на операционном столе с разрезом на животе и с оголенной частью кишечника. Б-р-р! Как вспомнишь. Так и в дрожь бросает!

– Старпом, дай воды! – то требовал, то просил мичман, уже забывший про субординацию и служебные приличия. Он то – плакал навзрыд, то капризно орал на всех! Где-то он уже прощался с этим миром, и ему было совершенно наплевать на все эти междолжностные условности.

– Нельзя тебе, Леня! – мягко, но решительно отвечал Цаплин, и промокал его губы влажным тампоном. Тот жадно облизывал губы, а затем начинал цветисто, с картинками, материться. А старпом тем временем смачивал салфетку специальным раствором и бережно накрывал ему сочащийся разрез. Тяжело было мужику, да и старпому было не легче – можете представить себе картинку и густой запах, в котором приходилось все время находиться непривычному к этому человеку! Ёклмн! – добавил Бардин эмоций в свой обстоятельный рассказ, опять вспоминая те события.

– Выкроив спокойную минутку, командир обычно входил в амбулаторию, присаживался на кожаное сиденье табурета-разножки.