Морские байки

Не бойся, – усмехнулся Санчес. – Мамбо родом с Гаити. Ей хоть и тридцати нет, а уже самая уважаемая женщина в городе, настоятельница католического прихода. Когда надо, люди вспоминают, что Мамбо ещё и посвящённая Вуду. Если молитвы бессильны, помогает Барон Сегеди, всеблагой повелитель мёртвых, а также его мудрая супруга, матушка Бриджит. Мамбо обряды Вуду с детства знает, она многим помогла, и детям, и взрослым. Что тут плохого? Говорят, сам Папа Римский это одобряет. Между прочим, Мамбо тоже твои сказки любит. Я её часто, закутанную в платок, у костра в толпе других женщин примечаю.

Мамбо явилась в стариковскую хижину в девственно белом, лёгком летнем бурнусе до пят. На голове роскошный тюрбан из алого с золотом шёлка. Никогда и нигде не видел я такой великолепной чернокожей красавицы. Стройная, высокая. Огромные карие глаза, точёные строгие черты лица, приметы отпрыска неведомого царственного рода.

Ну, так что же? Мне, в тогдашнем состоянии, было не до красавиц. По крайней мере, так думалось. Гаитянка подошла к моему изголовью и присела на заботливо подставленный Санчесом стул.

– Ты уверен, что хочешь жить, Мигель Куэнтиста? – задала она странный вопрос.

Я не нашёл сил для ответа, только изобразил улыбку, похожую на жалостную гримасу нищего.

– Вижу, что носишь на груди серебряный ортодоксальный крест, – продолжала Мамбо. – Какой ты нации, Мигель? Серб? Румын? Русский? Откуда родом?

– Из России, синьора Мамбо, – прошептал я пересохшими от жара губами.

Каким-то волшебным образом, словно из воздуха, в руках у гаитянки появилась серебристая плоская фляжка.

– Выпей! Это лечебная настойка. На какое-то время она поможет, – произнесла женщина. – Это хорошо, что ты христианин. Я тоже, но католичка. Его Святейшество относится к ортодоксам, как к родным братьям. Впрочем, он приветствует и посвящённых Вуду. Почему нет, если их силы служат добру.

Пока Мамбо произносила эти слова, я успел отпить пару глотков из её фляжки. Жидкий огонь, смесь спирта и кайенского перца, обжёг гортань и пищевод. Адское пойло устроило в моём животе дикую свистопляску. Позабыв о бессилии, я подскочил и уселся на матрасе с выпученными глазами.

– Ну вот, тебе уже лучше, – заметила гаитянка.

На красиво очерченных губах появилась и исчезла детская озорная усмешка.

Боль от ожога пропала, через минуту начал спадать жар. Если не крайняя слабость, то я счёл бы себя исцелённым.

– Пока отдохни, потом займёмся твоим лечением, – уверенным тоном заявила Мамбо. – Кстати, никакой Антильской лихорадки я не нахожу. Тебя терзают мертвецы, «подданные» Барона Субботы.

От этих слов в пропитанной влажной духотой каморке повеяло ледяным арктическим холодом.

– Это всё чушь! Не верю! – проблеял я перепуганным ягнёнком.

– Конечно веришь! – спокойно отреагировала женщина. – Прости, что напугала, но больной должен знать истоки своего недуга! Вижу, что сам не понимаешь, почему «неживые» так тебя ненавидят.

Гаитянка поднялась, и кивнув на прощание Санчесу, с достоинством удалилась. Последнее, что я увидел перед сном, крохотная ящерица на обшарпанном потолке. Малышка шевелила раздвоенным, как жало змеи хвостом и таинственно сверкала в полумраке невиданной чешуёй жемчужно-белого окраса.

Очнулся я в незнакомом месте. В просторной и совершенно белой комнате. Похоже, переправили сюда сонного. Окон здесь не наблюдалось, но всё было залито светом. Мягкое сияние исходило от множества разновеликих, зажжённых в стеклянных лампадах свечей. Стены, потолок, даже матрас на котором я лежал, были укрыты тканью холодной снежной белизны. И только просторный бурнус, в который меня облачили, выглядел обычным, больничным, застирано – зеленоватым.

"Ну, хотя бы здесь без белого пафоса!" – облегчено вздохнул я. – "Но когда же начнутся процедуры?"

Словно отвечая на мой вопрос, с лёгким лиственным шелестом отворилась незамеченная мной дверь. Помещение начали заполнять по-праздничному одетые женщины, испанки, креолки, негритянки. Следом вошли мужчины. Впереди, богатырского сложения мулат. Здоровяк нёс на плече огромное, в человеческий рост, распятие. Он с трудом опустил эту святую штуку в круглое основание по центру комнаты. На кресте светлого дерева, страдал, истекая святой рубиновой кровью, чернокожий Спаситель.

Слово взяла вышедшая к распятию гаитянка. Мамбо открыла небольшую, в бело-золотом переплёте, Библию Вульгата[40] и нараспев принялась читать латинские псалмы. Сидящая полукругом цветная толпа, волнообразно раскачивалась и вторила ей многоголосым эхом. Под действием этого гипнотического гула мои веки начали необоримо смыкаться.

– Не стесняйся, можешь подремать, амиго! На правах больного, Куэнтиста! За тобой же мертвяки гоняются! – проник в моё сознание родной, хрипловатый шёпот.

В нос ударила знакомая смесь ядрёного табака и ромового перегара.

– Санчес, абуэло! – тихонько обрадовался я появлению друга.