— И …? — спросил инженера лейтенант-цур-зее, хотя уже и знал ответ. — Пока в батареях есть хоть какая-то плотность электролита — идем под водой. И от наблюдения уйдем, и волнового сопротивления не будет — дальше отойдем. Если повезет! — Зарядку мы пробили совсем недавно, так что на кое-какое расстояние хватит. Чтобы смыться от берега и батарей мы должны идти экономичным ходом. Запустить дизель нет никакой возможности, кроме всего прочего — вся обвязка сворочена. Полагаю — отвоевались! — лаконично завершил доклад инженер-механик, просоленный моряк, кораблестроитель из верфей Гамбурга. — Вот так! — рявкнул он, в сердцах забрасывая в угол большой кусок грязной ветоши, тошнотворно вонявшей соляром. Впервые за всю службу он просто ничего не мог поделать на своей любимой лодке. — Как мы его прозевали на всплытии — ума не приложу! — посетовал виновато командир, — да чего уж теперь! — Отвоевались! — огорчился молодой штурман. — Главное теперь — остаться в живых! — флегматично ответил лейтенант — цур — зее. Судьба команды его сейчас заботила в первую очередь. Он отвечал за жизнь каждого своего матроса и офицера. Одно дело — в морском бою, другое дело сейчас, когда морских боев больше не предвидится — на весь далеко обозримый период. Он уже имел инструкцию, что в таких и примерно таких случаях командир имел право приказать экипажу сдаться, предварительно затопив свою лодку, или взорвав ее, приведя в действие специальное устройство для подрыва на собственных торпедах. Он приказал помощнику подготовить торпеды к взрыву, а штурману заняться уничтожением документов, имевших хоть какую-то ценность для врага. На лодке выключили все освещение, даже крохотные светильнички. Пошли на норд-норд-ост, к Цып-Наволоку, где можно было встретить корабли конвоя, лучше бы — одиночное судно, и, если очень повезет, то и немецкую подлодку на охоте. Но там никого не встретили. Насколько хватало глаз, вооруженных оптикой — ни одного силуэта на лунной дорожке, ни одного топового огонька. Всплыли. Гребные электрические двигатели уже были не в силах вращать линии валов. Лодка умирала. По всей видимости, банки аккумуляторных батарей были повреждены, выделяли сероводород, глаза слезились, стало трудно дышать, и быть внутри прочного корпуса становилось опасно. Стало холодно, сыро, зябко. — Всем наверх! — отдал командир последнюю команду, приготовиться к покиданию лодки! Матросы укрывались от ветра за ограждением рубки. Вода продолжала поступать в аварийный отсек. Накат разворачивал неподвижную лодку по волне. Закачало.
Офицерам, стоявшим на мостике, продуваемом промозглым леденящим ветром, было тревожно, грустно, до слез жаль своего корабля, почти совсем нового. Они не были сентиментальными, но действительно привязались к этому живому обжитому железу, бывшему для них и оружием, что важно для мужчины, и домом, и кусочком отечества. А теперь все это придется бросить, уничтожить собственными руками. Время шло. Лодка уже просто болталась в дрейфе. Энергии оставалось совсем немного, может быть, для самого последнего рывка. Буксировать их никто не будет. Только бы не напороться на сторожевой корабль, который откроет огонь изо всего, что есть, на радостях что есть возможность поквитаться с вражьей лодкой. Это они могут. «А мы приготовимся!» — решил командир. Лейтенант-цур-зее отдал приказание приготовить простыню и прикрепить ее к перископу. На всякий случай. Если с английского эсминца или русского вооруженного парохода, с миноносца вдруг обнаружат в море силуэт немецкой подлодки — долго разбираться не будут! А уж попасть в неподвижный корабль особого ума и навыков не надо. Поэтому надо успеть вовремя обнаружить вражеский корабль и поднять перископ с белым флагом. А то — быстрый и полный капут! Совсем полный! Особенно — от англичан, натерпевшихся от подводных атак, да и русские кротким нравом давно уже не отличались … Даже офицеры, когда их высокое командование не видит! И вот удача!