Морские напевы

— Тьфу! — Старик рассердился, но тут же успокоился и сел поудобнее, как делал всегда, когда собирался что-то рассказывать. — В давние времена, Тогайали, жил-был один царь. Захотелось ему править всем миром. Стал он завоевывать народы, царство разрослось, а ему все мало. Решил он стать и владыкой океанов и морей. Бог, видя ненасытность царя, решил наказать его. Ну, как наказать?..

Тогайали приблизился к Рахмет-бабаю.

— Ну, ну?

— По воле всевышнего в нос царя залетела мошка. Царь сперва смеялся, щекотно ему было, как вчера Болатхану от кильки. Но потом мошка добралась до мозга. С тех пор царя стали одолевать невыносимые головные боли. Он стал так мучиться, бедняга, что не знал, как быть. Однажды приказал бить себя по голове палкой. Огрел его один из придворных, ну и, конечно, отдал царь богу душу. Говорят, того, кто теряет голову от жадности, ждет такое же мученье.

Сартай поманил к себе Тогайали:

— Подойди сюда. Кажется, у тебя с головой тоже что-то такое. — Механик показал ему свой пудовый кулак. — Дай, я выбью из нее дурь.

Тогайали, переминаясь с ноги на ногу, постоял с минуту и вдруг громко рассмеялся. Должно быть, представил, как мошка забралась в нос свирепого царя. Фыркнул, мотнул головой. Но сказал совсем другое:

— Эх, нечего вам делать, я вижу. — И исчез в камбузе.

— Ну вот, хоть душу отвели, — пробормотал Рахмет-бабай.

Мне было неловко показываться на глаза команды босым. Я сел у кубрика, обнял колени и тоже уставился на море. Безбрежная гладь сверкала под лучами утреннего солнца. Волны переливались, напоминая мираж в летней степи. Было обидно, что я потерял отцовские сапоги. «Мало того, что ушел в море без разрешения отца, — в который раз размышлял я, — теперь еще потерял его сапоги!»

Тогайали позвал всех завтракать, и рыбаки молча поплелись в кают-компанию. Мне стало так одиноко и тоскливо, что на глазах выступили слезы.

— Эй! Босоногий желторотик! Иди завтракать! — позвал Бекше.

Я не ответил. Бекше исчез. На палубу вышел дядя Канай, подошел, посмотрел на меня, улыбаясь, нагнулся, взял, как ребенка, на руки.

— Море не любит слабых, сынок. Идем, поешь. А вон и рефрижератор. Теперь промысел пойдет на славу.

Вдали, подобно серо-зеленому острову, вздымался долгожданный рефрижератор. От внимания и теплых слов капитана мне стало спокойно, хорошо на душе.

Все завтракали, когда мы вошли в кают-компанию. Тогайали поставил передо мной полную тарелку наваристой ухи.

— Выше нос, Болатхан, — заметил Сартай, подмигнув мне. — И что горевать о каких-то резиновых сапогах… Тогайали лишился «чистого золота» и то, видишь, как уминает уху?

Все рассмеялись.

4

После урагана установились ясные, погожие дни. В безоблачном небе ласково светило солнце, легкий ветерок словно убаюкивал море. Килька шла хорошо, нам то и дело попадались большие косяки. Лов протекал как нельзя лучше. Вскоре рыбаки забыли о злополучной штормовой ночи, когда неожиданно лишились улова.

Люди повеселели, и снова шутки и смех сопровождали нашу трудную работу.

В такие дни, когда рыба идет хорошо, отдыхать приходится три-четыре часа в сутки. И самое прекрасное время — это путь на рыбоприемный пункт. Рыбаки делятся впечатлениями прошедших дней, доверяют друг другу свои заветные мысли, пишут письма или читают книги.

Сегодня мы держали путь на запад — к рефрижератору, обслуживающему огромную рыболовецкую флотилию Каспия. Он был уже виден на горизонте. К плавучему заводу со всех сторон спешили суда. Воздух оглашался шумом моторов и двигателей, гудками.

Море было красиво. Бекше, выходя из радиорубки, не вытерпел и воскликнул, патетически вскинув вверх длинные руки:

— О, волшебное утро!..

Я смотрел назад. Вся восточная часть неба была словно убрана пурпурным с позолотой покрывалом. Море переливалось, напоминая шелк нежно-розового цвета. А воздух казался сотканным из тончайшей сказочной ткани: он был похож на голубовато-серебристое марево.

Бекше негромко пел:

Тот, кто рожден был у моря,
Тот полюбил навсегда
Белые мачты на рейде,
В дымке морской города…

Незаметно для себя, я стал подпевать Бекше. Настроение было приподнятое. Но сердце сжимала какая-то щемящая боль: не то печаль, не то грусть. Я жил предчувствием, словно бы в самом ближайшем будущем меня ожидало что-то значительное. Но хорошее оно или плохое — не знал. Мне показалось, что, когда корабль возвращается из открытого моря, подобное чувство овладевает всеми: и опытными моряками, чуть ли не всю жизнь проведшими на корабле, и новичками. Я ощущал в себе тоску по родному дому. Временами подолгу вспоминал близких: отца, бабушку, маму, Орынжан, братишек. Затем передо мной появлялись одноклассники. В конце концов, всех вытесняла Айжан. Она неизменно стояла у зеркала, заплетая свои пышные длинные косы, и улыбалась, встречаясь в зеркале с моим взглядом. «Должно быть, — полагал я иногда, приходя в себя, — это сказывается нагрузка последних дней».

Бекше, знай себе, пел. Пел уже в полный голос.