Морские напевы

Рахмет-бабай тронул струны. Зарокотали они. Ранняя осень, травы пожелтели в степи, тяжел шаг ожиревших диких куланов. Но вот на горизонте появляются всадники. Свистят стрелы. Топотом тысяч копыт сотрясается золотая степь. Визг, гиканье, ржание… Вырвался вперед богато одетый всадник, стегнул камчой своего пятнистого скакуна. Отстал от табуна хромой вожак, оглянулся назад. Гулкий сдвоенный удар и тишина. Это кулан сбил копытами охотника. Теперь струны исторгали музыку скорби и длилось это долго.

Старый Рахмет кончил играть кюй.

— Хан закрыл лицо руками, выкрикнул: "Прекрати, я все понял!" Но слово повелителя — закон. Он распорядился залить расплавленным свинцом горловину домбры. И с тех пор вот, на деке, отверстие. Свинец прожег дерево.

— Первый кюй лучше, — безаппеляциоиным тоном заявил Тогайали. — Нам бы сейчас такого шторма, о котором поведал композитор Курмангазы.

Я с испугом уставился на Тогайали. Рахмет-бабай испытующе посмотрел на меня.

— Сынок, что с тобой? Боишься? Конечно, Тогайали неправ, когда так жаждет шторма. Но запомни, сынок, весна не бывает без гроз, а море — без шторма. Морской промысел труден и опасен. Но таков уж человек, он крепнет в борьбе со стихией. Об этом рассказывала домбра. Понял?

— Понятно.

— Тебе пошел семнадцатый год. — Старый Рахмст вздохнул, погладил ладонью бороду. — А нас, твоих дедов и отцов, в тринадцать лет уже носило по волнам. И не однажды вдвоем с твоим дедом Кенжали глотали мы соленую воду.

— Тонули?

— Да какой же настоящий моряк не тонул? — удивился старик. — Когда-то наш хозяин — рябой Захар Захарыч говаривал: "Тот не моряк, кто не тонул ни разу". Помнишь, Кадырали? — Рахмет-бабай обратился к капитану "Шмидта".

— Утопил, подлец, людей, — заметил Кадырали, чернея лицом. — Добился своего. Двое суток бились мы тогда в воде.

— Расскажите, — попросил Сартай.

Тогайали взглянул на часы и вышел из кубрика. Ему пора было готовить ужин.

Рахмет-бабай неторопливо трогал пальцами струны. По кубрику поплыла незатейливая, плавная и безмятежная мелодия. Дядя Кадырали положил мне на плечи тяжелую руку, наклонился, прошептал:

— Эти звуки рисуют картину спокойного моря. Настраивается старик на рассказ. Сейчас начнет…

Как и все опытные рассказчики, Рахмет-бабай выдержал долгую паузу, чтобы интерес слушателей возрос, и только потом, откашлявшись, приступил к повествованию.

— Это было в 1916 году. Лето кончилось, но осень не торопилась вступать в свои права, дни стояли ясные, погожие. Водная гладь сверкала, как зеркало. Глянешь в воду — видишь себя. Несколько дней мы не знали отдыха. Трудились, не покладая рук. За судном застыли поплавки. Был спущен огромный невод. С конца его одна за другой тянулись к судну лодки, полные белорыбицы. Лодки нагружены до предела, над водой борта поднимаются всего на два пальца. Одно неверное движение или чуть выше волна — пойдешь на дно со всей рыбой. Уж и не помню, сколько с утра сделали рейсов, но наступил вечер, а мы ни разу не передохнули и маковой росинки во рту не было. Отгрузились, едва разогнули спины, а хозяин гонит нас обратно. Меня он уломал быстро.

— Настоящий ты джигит, Рахмет, как я погляжу.

Пока другие едва справляются с одним рейсом, ты оборачиваешься два раза. Сколько осталось сетей?

— Еще на две-три лодки.

— Так, так. — Рябой прищурил глаза. — Я вижу, тебе хочется подзаработать.

— А как же? — говорю. — Может, накоплю денег, женюсь.

— Я уже нашел тебе невесту. Дочка старушки Марии подойдет?

— А что, я согласен. Но отдадут ее мне без калыма? Я ведь гол, как сокол.

— Какой там калым! Старуха не сегодня, так завтра сыграет в ящик. Станешь хозяином дома. А с девкой я договорился. Хороша девка? Нравится она тебе?

— Хороша, — говорю.

— Ну, значит, договорились. А теперь иди, выбирай рыбу из сетей. До завтра она протухнет.

Я поднялся с бака, на который присел отдохнуть.

— Почтенный хозяин, — возразил старый рыбак Андрей, потирая поясницу. — Устали мы смертельно. И ветер подымается. Как бы беды не стряслось.

— Опять захныкал? — нахмурился рябой. — Кто не тонул и не захлебывался соленой водой, тот не моряк.

— Тонуть по глупости неохота. Погода портится, — вступил в разговор Кенжали, дед нашего Болатхана.

— Кенжали! Чепуху мелешь! — раскричался на него хозяин. — Народ сбиваешь с толку. Страх сеешь!.. — Но вдруг перестал кричать и спросил. — Слушай, сколько тебе лет?

— Тридцать один. А тебе что за дело до моего возраста?

— Указ вышел царский. Казахов в возрасте от семнадцати до тридцати одного года берут в солдаты.

— Как это "берут"? — Кенжали охнул.

— Да ты не беспокойся. Тех, что у меня служат, не возьмут. Подмазал я кого надо. Ну, ладно, об этом после. А сейчас быстрехонько проверь оставшиеся сети. До вечера успеете обернуться два-три раза.

Все мы поплелись к лодкам. На борту судна остался белобрысый русский парень, едва державшийся на ногах.

— Ты… Ты что? Смотри, Ва-а-ня!.. — с угрозой в голосе произнес рябой хозяин. — По миру пойдешь!