Морские напевы

Она вздрогнула. Вскочила с места, бросилась ко мне с распростертыми объятиями. Взволнованная, сияющая от радости. Я успел заметить, как она постарела, на лице морщинки, в глазах — печаль. Даже радость встречи не скрыла этих следов недавно пережитого горя.

— Ах, мой дорогой сынок!.. Как мы переживали за тебя. Отныне… отныне ты будешь дома. Теперь… — Мама не договорила, голос ее задрожал, она крепко прижала меня к себе.

Я слышал запах молока, и на миг мне показалось, что меня несут на руках, тормошат и ласкают. Мать нежно гладила мои волосы. Я поднял голову и увидел, что она смотрит на портрет отца. И мне снова показалось, что они мысленно беседуют друг с другом. "Почему ты оставил нас одних? Куда так заторопился? Твои дети еще не окрепли. Вот Болатхану пришлось хлебнуть горя. Мерзнуть, тонуть, недоедать и недосыпать…" "Разве это горе, Назымгуль? Даже в тяжелые дни войны мы не горевали. Боролись, а борьба — это не горе. Рядом с Болатханом мои верные друзья. Они не дадут ему споткнуться в пути. Не оставят в беде. За него я спокоен. Мне больно за тебя, Назымгуль. Дал ли я тебе счастье? Не принес ли горя?.. Пусть дети будут тебе опорой. Не кручинься. Посмотри на Болатхана — вылитый я. И ни у кого не повернется язык сказать, что Болатхан не азамат. Гордись сыном, забудь печаль".

— Мама! Что вы? Не надо. Вместо того, чтобы радоваться… — Я утешал ее, плачущую, уткнувшуюся в мое плечо. Векам моим стало горячо. — Давайте устроим, как при папе, той в честь Орынхана. Отпразднуем его имя.

— Сыночек мой! — улыбнулась мама. — Ты и говоришь, как твой отец. Посмотри на Орынхана. Видишь, как спокойно спит? Знает, хитрец, что у него сильный старший брат.

В спальне, безмятежно посапывая, спал крохотный ребенок с красным сморщенным личиком. Он не красив, напоминает старика, но в нем смутно проступают знакомые черты, и я говорю маме:

— Красивый мальчуган. Похож на папу.

— Правда? — вспыхнула она улыбкой. — Все так говорят, а мне кажется, он больше похож на нашу бабушку.

— Улыбается, наверное, видит что-то приятное. Может, предполагает свою будущую жизнь.

— Это зависит от тебя, сынок. — Мама снова погладила меня по голове. — Будь счастливым и здоровым, тогда и твои братья станут людьми. Ах, море… Боюсь я его.

В дом вошли бабушка и Орынжан.

— Видел его, видел его? — бросилась ко мне Орынжан. — На бабушку похож, да? Скажи, похож?

— Тише, разбудишь! — Я приложил палец к губам.

Все невольно улыбнулись. В комнату ввалились Танатхан и Азизхан. Бросили портфели на пол, повисли на моей шее.

— Болатхан!

— Вернулся! Что нам привез?

— Ах вы, шалунишки! Ну, как учитесь?

— На четверки. Ты бил тюленя? Сколько набил?

— Много.

— Тюлененка видел? Маленького тюлененка?

— Видел.

— А что не привез его? В следующий раз привезешь?

— Обязательно привезу.

Мама и бабушка вздохнули одновременно, услышав мой ответ. Они боялись за меня. Я чувствовал, они не хотят, чтобы я выходил в море. Но я знал и другое, что теперь я не смогу жить без моря, без его переливающихся трепетных красок, без белогривой волны, его красивых закатов, зорь и шторма.

Зима вступила в свои права. Выпали снега. Даже горы побелели. В воздухе пахло свежими огурцами, только что сорванными с грядки. Лишь море по-прежнему чернело, вода отяжелела, волны медленно катили к берегу. Слабый ветерок иногда сеял с веток деревьев серебристой пылью. Вечерело, когда мы с Танатханом и Азиз-ханом шли в школу. По сугробам бродили розовые и голубые тени. Снег громко хрустел под ногами, следы отпечатывались четкие. Холодный закат еще догорал, а на небе зажглась звездочка, пока единственная и не яркая; она мерцала, словно передавая приветы далеких неведомых миров.

Мы шли на комсомольское собрание. В парке имени Шевченко было тихо. Мы свернули на аллею, обсаженную молодыми деревцами. Когда-то эти деревца сажал наш класс. Они стояли недвижные, голые, ветви свисали под тяжестью снега. Танатхан подбегал к каждому дереву, тряс его, освобождая от снега, успевая при этом поиграть с Азизханом в снежки. Но когда Азизхан влепил снежком ему прямо в лицо, Танатхан рассердился и погнался за братом. Крики, смех и наконец радостный вопль: шалун настигнут, свален наземь и наказан: Танатхан торопливо сует ему за шиворот горсти снега. Теперь вопит Азизхан и, извиваясь всем телом, бежит ко мне. Я помогаю ему вытряхнуть из-под рубашки наполовину растаявший снег, вытираю спину.

— Ты же старше, мог бы и простить! — заметил я брату. — А вдруг Азизхан простынет. Что тогда?

— Не простынет. Он здоровей Тогайали.

"Вот тебе и на! — подумал я. — Оказывается, мы у детей, как на ладони. Интересно, каким выгляжу в их глазах я сам?"

— А на меня кто похож? Только честно.

— Орынхан. Или спит, или смотрит вокруг и молчит, — рассмеялись братишки, обступив меня с обеих сторон. — Все наблюдает. Бабушка уже давно это заместила.

Я расхохотался. Пожалуй, они были правы, но отчасти. Никто из них не видел, как я работал на промысле.

Вдруг послышался знакомый хрипловатый голос дяди Каная.