Морской волк

Людовик, король Франции, запретил мне нападать на тех, с кем он не воюет, но разрешил отбивать атаки тех, кто нападает. Они шли строем уступ. Не специально. Просто те, что двигались мористее, отставали от идущего ближе к берегу. И потихоньку догоняли барк. Наверное, уже подсчитывают добычу.

Я тащил их за собой часа полтора, пока купеческий караван не исчез за горизонтом. Виднелись только топы мачт замыкающих нефов. У меня не было желания связываться с тремя десятками судов. Всё равно все не доведу до Онфлёра, а бросить будет жалко.

— Лево на борт! После смены галса отдать рифы, поднять стаксель! — приказал я.

У ближней каракки паруса были в черно-синюю вертикальную полосу. Фок с большим пузом. Визуально казалось, что этот парус немного свисает за борт, как складка живота закрывает ремень у некоторых толстяков. Два тяжелых груза, прикрепленных к нижним углам блинда, сшибали верхушки волн. Ее капитан не ожидал такого маневра, поэтому не успел отреагировать. Впрочем, ничего путного на таком неповоротливом судне он предпринять не успел бы. Мы прошли вдоль ее левого борта, метрах в пятидесяти, закрыв ветер, и залпом из пушек и карронад зачистили палубы и надстройки. Ответить каракка не успела. Только с ахтеркастля изрыгнули небольшие клубы черного дыма два кулеврины. Те четыре человека, что стреляли из них, полегли рядом со своими орудиями, а сверху их накрыла косая бизань, упавшая с мачты.

Мы повернули влево, подрезали корму каракки и пошли на сближение с двумя другими. Они пытались повернуться к нам левыми бортами, но для каракк поворот оверштаг слишком труден. Обычно они кормой пересекают линию ветра. Так получается дольше, но зато намного легче, и есть гарантия, что повернешь. Я видел, как суетятся на каракках матросы, опуская реи с парусами. У второй паруса были в серую и желтую диагональную полосу.

Ей достался залп из пушек нашего правого борта и карронад, которые успели перезарядить. В карронаду забивают меньше пороха и возни с картечью меньше, потому что калибр больше. Один заряд пришелся в парус грот, сделав из него сито. Нижние углы освободились, и парус затрепетал на ветру. Вторая каракка успела подготовиться к встрече и ответила вразнобой тремя кулевринами калибра три-пять фунтов и тремя — один-два. Одно ядро проломило борт шлюпки, которая стояла на рострах на крышке первого трюма, второе сломало доску фальшборта, а остальные гулко стукнулись о корпус барка. Три слоя дубовых досок оказались им не под силу.

У третьей каракки паруса были в красно-зеленую вертикальную полосу. Впрочем, их все успели убрать, готовясь к повороту. Мы подрезали нос второй, после чего сделали поворот фордевинд и прошли мимо третьей на дистанции метров восемьдесят, обменявшись залпами левых бортов. Наш был более результативным. Потом был еще один поворот фордевинд и залп из правого борта в ее левый с дистанции метров двадцать. После чего легли рядом с ней в дрейф. Абордажная партия на баркасе отправилась посмотреть, как там дела у ребят. Арбалетчики и аркебузиры постреливали по тем, кто высовывал нос из укрытий. Впрочем, сопротивления уже не было.

На баркасе перевезли на барк капитана каракки — мужчину лет двадцати пяти, розовощекого блондина в темно-красном гауне с золотыми пуговицами и высоких черных сапогах, которые используют для верховой езды. Его отправили в каюту унтер-офицеров, предварительно сняв гаун. Пришитые к нему пуговицы тянули на годовой заработок подмастерья. В эту эпоху купцы начали подражать дворянству, выпячивать свое богатство. Причем делают это с таким же безвкусием. По их мнению, красиво — это дорого, много и ярко.

На второй каракке десятка два матросов ставили паруса. Они уже передумали делать поворот оверштаг. Собирались, наверное, выкинуться на берег. Не успели. Еще один залп картечи кого-то убил, а остальных разогнал по шхерам. Давать отпор абордажной партии стало некому. Командовал судном сын погибшего от нашей картечи капитана — юноша лет пятнадцати, худой, сутулый блондин с подслеповатыми глазами и красными бугорками выдавленных угрей на бледных щеках. Выглядел он книжным червем, не шибко расстроенным смертью отца и потерей судна. У меня появилось подозрение, что юноша просил в молитвах избавления от морской лямки — и бог услышал.

На первую каракку тратить еще один заряд картечи не пришлось. Как только мы повернули к ней, на форкастле появился человек с куском желтоватой парусины. Она нужна была, чтобы просигналить о сдаче в плен. На этом судне погибли все командиры, а у матросов не было желания сложить собственные головы за чужое добро.