Москаль

За пару дней до этого его выставили из дому, куда он явился с непреднамеренным, но крайне подозрительным своим загаром и совершенно невразумительными объяснениями по поводу своего многодневного отсутствия. Оказывается, семью никто так толком ни о чем не предупредил. Коллеги! Податься было некуда, и он подался в «Сосновку». Чувствовал он себя настолько несчастным, что даже не испытывал никакой неуютности в присутствии Романа Мироновича, у которого должно было скопиться немало вопросов по поводу его, Бурды, поведения. Рыбак просто мрачно ел. Много, с каким–то озлобленным аппетитом. Выпил больше чем полбутылки водки, но это абсолютно никак не сказывалось на его отношении к миру и к Бурде. Он только поинтересовался, как там шеф. Желудок ему промыли, самого обмыли, переодели, даже особого похмелья не наблюдалось. Выпил две таблетки фенозепама, смотрит в потолок. Рыбак налил себе еще водки. Выпил, сжевал огромный соленый груздь и сказал:

— Пойду.

— Куда? — спросил зачем–то Валерий Игоревич.

— Пусть делают со мной что хотят, только я все ж таки не садист.

— Да?! — опять некстати удивился менеджер — получалось, что он всю жизнь считал Романа Мироновича именно садистом.

Но тот не заметил двусмысленности. Слишком сильное чувство терзало крупную фигуру охранника.

Младший Мозгалев лежал все там же, в комнате Нины Ивановны, он и в трезвом виде подтвердил свое нежелание вернуться на место своего короткого, болезненного счастья. Глаза у него были полузакрыты. Из–под налитых приятной тяжестью век он увидел фигуру в дверном проеме.

— Это ты? — Он не знал, у кого он это спрашивает, и ему было все равно.

— У меня письмо.

— Мне?

— Получается, что да.

— Зачем мне письмо?

Решимость Романа Мироновича, собранная невероятным усилием, здесь опешилась. К подобным вопросам он не был готов.

— Не знаю, просто письмо.

— От кого?

— От одной старушки.

— Ты же видишь, что я ничего не вижу. Как я буду читать?

Роман Миронович растерянно молчал.

— Может, ты сам мне прочтешь? Садись на стул тут рядом и читай.

Рыбак остолбенел: одно дело — вручить, сунуть, всучить, подбросить отвратительное письмецо и совсем другое — стать исполнителем главной роли в мерзком спектакле, которым, несомненно, станет чтение.

— Так что ж ты? Садись. Читай!

— Я… не умею читать… — признался Роман Миронович.

— Да–а? — искренне удивился лежащий. И кажется, начал раздумывать, как выйти из положения. Но помогла, как всегда, старушка жизнь: за воротами раздался автомобильный сигнал, еще более искаженный мощью падающего снега.

— Кто–то приехал, — задумчиво произнес «наследник».

— Схожу посмотрю, — охотно ухватился за представившуюся возможность увильнуть от чтения письма Роман Миронович.

— Посмотри, а я подремлю.

— Лучше бы ты захлебнулся, — тихо, но от души пожелал Рыбак, выходя вон и запихивая письмо во внутренний карман.

Сквозь стекла веранды он увидел медленно вползающий в распахнутые охранниками ворота белый «лексус». Машину можно было рассмотреть только благодаря работающим дворникам, остальное сливалось со снегопадом. Из нее выбрался совершенно лысый человек и спокойно направился к веранде, ни в малейшей степени не пытаясь защитить голую голову от налегающих хлопьев.

— Как о вас доложить? — преградила ему путь Нина Ивановна.

Лысый усмехнулся и прищурился:

— Вы хотя бы поинтересуйтесь, к кому я. — он говорил с едва заметным, да и то непостоянным акцентом.

— Вы разве не к Диру Сергеевичу?

— Нина Ивановна, — вмешался Рыбак, — скажите шефу, что приехал Джовдет.

Гость вытер голый череп широкой рукой в перстнях — и как только не поцарапает кожу!

— Вот видишь, — сказал он Роману Мироновичу, — то ты за нами ездил, а теперь мы сами к вам.

Роман Миронович ничего не стал говорить. Закурил. Хотел было приоткрыть дверь, чтобы выпустить дым наружу, но пожалел его, не отдал на расправу снегопаду.

— Дир Сергеевич очень удивлен, но… ждет. Пойдемте.

Джовдет подмигнул Рыбаку, тот не нашелся, чем ответить. Сигарета сгорала сама по себе, Роман Миронович то и дело похлопывал по карману с письмом. Он чувствовал себя отвратительно, как и все последние дни. И никак не мог решить, что же ему делать. Будучи от природы человеком в высшей степени осмотрительным, основательным, презирающим порывистость и всякие резкие движения, он все время ловил себя на внезапно обостряющемся желании послать все к чертовой бабушке и забиться куда–нибудь в угол потемнее с бутылкой водки и без телефона. Наверно, легче кого–то застрелить — какую–нибудь вредную враждебную гадину, — чем участвовать во всем этом. Он считал себя человеком без нервов — и так, возможно, оно и было прежде. Но теперь — они начали прорастать, что ли?

Едва успели закрыть ворота, как опять гости! Роман Миронович забычковал недокуренную сигарету и вытащил новую. Это еще как понимать — Ника?! Сама за рулем по такому бурану?!

— Здравствуйте, Роман Миронович.

— Угу.

— Дир Сергеевич встал?

— Он лежит, но уже не спит. И у него человек.

— К нему, значит, нельзя?

— Слушай, дивчинка, не задавай таких умных вопросов!