Московская историческая школа в первой половине XX века. Научное творчество Ю. В. Готье, С. Б. Веселовского, А. И. Яковлева и С. В. Бахрушина

Аграрная программа Яковлева, судя по отзывам о ней, носила популистский характер, предполагая наделение слишком большим количеством земли каждого солдата. П.Н. Милюков отзывался об этой программе как «фантастическом плане», называя Яковлева «не вполне уравновешенным господином»[820]. Любопытно отметить, что Милюков до этого даже не знал Яковлева, хотя круг московской профессуры, тем более историков, был крайне тесен. Это показывает, насколько Милюков был погружен в политику и отошел от научных кругов. Скептически к этой программе относился даже ближайший сподвижник Корнилова, А.И. Деникин[821]. О Яковлеве как авторе аграрной программы упоминает и А.Ф. Керенский[822]. Сам ученый признавал Корнилова, по свидетельству Готье, хорошим военачальником, но не политиком[823].

Отношение к выступлению Корнилова у московских историков было неоднозначным. Готье считал это авантюрой, а Веселовский писал: «Выступление Корнилова – последняя ставка на спасение России. Ставка бита, или, вернее, сама оказалась пустой»[824]. Если к Временному правительству московские историки относились скептически, то захвативших власть большевиков расценивали не иначе, как негодяев. Осмысление феномена большевизма станет надолго одним из лейтмотивов записок Веселовского и Готье.

Уже сразу после захвата власти большевиками Готье не разделял мнения многих знакомых, что они продержатся не больше нескольких месяцев. Он считал, что впереди предстоят тяжелые годы[825]. 18 января 1918 г. он записал: «…У меня сложилось твердое убеждение, что большевики останутся у власти очень долго»[826]. В дальнейшем неприязнь к большевикам только усиливалась. Он противопоставлял их «цивилизованным людям» и даже начал считать, что приход немцев – это меньшее зло: «Большевизм как опыт социалистической пугачевщины, настолько дик и тяжел, что даже владычество бронированного немецкого кулака кажется наименьшим злом, чем разгул русских горилл»[827]. Таким образом, большевизм и его успех историк напрямую связывал с некультурностью масс. Неслучайно он использовал слово «гориллы» как обозначение крайней невежественности новых «хозяев жизни». По меткому замечанию первого публикатора дневника ученого, Т. Эммонса, «для него они представляли собой смесь отрицательных свойств интеллигенции… и черни»[828]. Стоит отметить, что в представлении о том, что немцы – меньшее зло, Готье был не одинок: многие представители российской интеллектуальной элиты считали так же[829]. Негативное отношение московских историков к большевикам находилось в русле настроений большей части русской интеллигенции[830].

Значительное внимание осмыслению феномена большевизма уделил Веселовский. Причем он подошел к вопросу больше с научно-исследовательской точки зрения, а не с эмоциональной, как это сделал Готье. Сначала Веселовский, казалось бы, не выделял большевиков в общем потоке анархии, но уже в 1918 г. Октябрьская революция коснулась и историка. 3 января 1918 г. в его арбатской квартире прошел обыск[831]. Впрочем, на первый раз все закончилось хорошо. Крайне негативно ученый воспринял разгон Учредительного собрания. С его точки зрения, это был конец революции и начало окончательной победы сначала анархии, а затем и реставрации. Большевикам в этом процессе он отводил следующую роль: «Большевики „народные“ комиссары в точности выполняют немецкую программу…»[832]. Здесь Веселовский следовал популярным слухам о связи большевиков с германскими спецслужбами. Сам он был уверен, что новые власти долго не продержатся, но «издыхающая гадина, – писал он, – перед смертью еще напакостит»[833]. Когда по стране упорно муссировались слухи о захвате России немцами, Веселовский так же, как и Готье, считал, что германская оккупация – меньшее из зол, по сравнению с «большевистской чернью»[834].