Московская стена

Июль в Берлине выдался сухим и горячим, один в один финская баня. Из-за жары и духоты время теряло однородность, плыло. Местами сгущалось, становилось бесконечно тягучим, местами, напротив, в нем обнаруживались похожие на провалы зыбкие дыры. Настоящее и бесчисленные варианты будущего легко перемешивались в одно дурманящее, тяжелое марево. Часов в десять утра оно уже опускалось на город и не отпускало его до полуночи. Возможно, потому всех неудержимо тянуло в сон. Когда Голдстон вошел в назначенное время в кабинет еврокомиссара Кнелла, в первое мгновенье показалось, что тот тоже беспробудно уснул в своем массивном кресле с гнутой, почерневшей спинкой. Как старый, редко уже приходящий в сознание бульдог, свесил на плечо лысую, едва прикрытую седым пухом голову, растеряв непонятно куда все то, за что его боялись и уважали в Министерстве. Голдстон замялся на пороге, не решаясь подойти. Взгляд переместился с Кнелла на его стол. Судя по титульному листу, перед шефом лежал написанный им отчет. Прошла минута, еще одна. В какой-то момент фигура в кресле дернулась и ожила. Кнелл молча встал, и они пожали друг другу руки. Искренне и жадно, как давно не видевшиеся друзья.

– Рад, что ты жив, – басом проворчал Кнелл, внимательно изучая, как на просвет, Голдстона своими глубоко запрятанными пронзительными глазками. – Как все-таки вы добрались до Новосибирска? Ты опустил это в отчете… Садись, чего стоишь, как на плацу…

Голдстон, усевшись на кожаном стуле напротив, вновь нашел взглядом свой отчет – желтая картонная папка на столе.

– На самолете. Не без приключений, но ничего достойного описания. Через две недели мы уже разгуливали по Берлину. Потом две недели я писал отчет, неделю вы его читали.

Кнелл по-простецки поскреб пятерней гладкую, как воздушный шарик, голову.

– Не отчет! Целая книга! Мощный сплав философии и литературы. Влияние России налицо! Выпить хочешь?

Голдстон с улыбкой покачал головой.

– Жарко.

– Да, ужасно жарко, – согласился еврокомиссар, открывая желтую папку и перелистывая страницы. Кое-где фрагменты текста были выделены маркером. – Хорошо, что меры повсеместной экономии не коснулись использования кондиционеров в госучреждениях… Но все обрывается на самом интересном месте… Почему взорвался увезенный Вороном заряд? Какие-то проблемы с контейнером? Или он сам сделал это, осознав свою ошибку? Мораль пьесы осталась за кадром…

Голдстон пожал плечами:

– Можно только гадать. Сам Ворон нам уже ничего не расскажет.

– В любом случае, вам крупно повезло.

Голдстон опустил взгляд на колени.

– Все-таки жаль его. Правда, тогда, в лаборатории, я был даже готов в него выстрелить. Но он совсем не злодей. Просто думал, что так будет лучше для человечества.

Кнелл кивнул:

– Он очень торопился. Как и большевики хотел при жизни войти в рай на земле. Увидеть общество совершенных людей. Пожалуй, сложнее всего человеку научиться ждать, Джон… Особенно, если время ожидания превышает продолжительность его жизни.

Они помолчали. Словно почтили молчанием память Ворона. В кабинете повисла тишина, нарушаемая лишь деликатным жужжанием огромного напольного вентилятора. Голдстон вдруг с удивлением нащупал у себя внутри что-то липкое, неприятное. Разочарование. Нет, скорее даже страх. Что, если на этом все и закончится?

– Хочешь что-то спросить?

Голдстон сглотнул клейкий комок в горле.

– Что дальше? Что теперь будет?

Кнелл откинулся на спинку кресла, безмятежно закинул руки за голову.

– Забавно, что спрашиваешь. Ты сам привез сюда из Сибири будущее. Свое, мое, наше.

– Можно поконкретнее?

Теперь Кнелл хихикнул. Потянулся. Сейчас он был похож на кота, в очередной раз надувшего хозяев и оттого страшно довольного самим собой.

– Сначала почитай вот это.

Еврокомиссар с грохотом вытянул ящик стола и, покопавшись там, извлек на свет точно такую же желтую папку, как и та, в которой помещался объемный отчет Голдстона. Отличие было одно – красная литера «А». Высший уровень секретности. Внутри лежали ксероксы старых газетных вырезок на немецком и английском, датированные началом века. Заголовки шокировали – «Франц Вермайер признан людоедом», «Каннибал сядет на пять лет», «Родственники жертвы людоеда требуют пересмотра мягкого приговора». На фото к статьям присутствовал человек с очень знакомой внешностью. Приглядевшись, Голдстон все-таки узнал молодого канцлера. Он едва не выронил папку из рук.

– Это фальшивка?

Кнелл медленно покачал головой.

– Не угадал. Двадцать лет назад нашего канцлера действительно звали Франц Вермайер. И он в самом деле был осужден за людоедство на пять лет. Факт убийства съеденного им приятеля доказать не удалось. Гуманно порешили, что он покончил с собой сам. После выхода на свободу Франц Вермайер решил полностью сменить личность, переехал в восточную часть Германии. Приход к власти Партии свободной Европы произошел столь стремительно и неожиданно, что никто из знающих людей просто не успел воспользоваться этим компроматом. Потом все зачистили в течение нескольких дней. То есть почти все. Как видишь, что-то осталось.