Московские легенды. По заветной дороге российской истории

Друзья посещали московские литературные кружки и салоны, но одновременно создали свое общество. «Оно собиралось тайно, — рассказывает о нем Кошелев, — и о его существовании мы никому не говорили… Тут господствовала немецкая философия, то есть Кант, Фихте, Шеллинг, Окен, Геррес и др. Тут мы иногда читали наши философские сочинения; но всего чаще и по большей части беседовали о прочтенных нами творениях немецких любомудров».

Занятия философией соединялись с живейшим вниманием к социальным проблемам России. «Много мы… толковали о политике», — замечает Кошелев. С получением известия о смерти Александра I, в период междуцарствия и толков о близком выступлении тайного общества, целью которого является «благо отечества», и прежде всего отмена крепостного права, «мы, немецкие философы, — пишет Кошелев, — забыли Шеллинга и компанию, ездили всякий день в манеж и фехтовальную залу учиться верховой езде и фехтованию и таким образом готовились к деятельности, которую мы себе предназначили».

Они называли свой кружок «Обществом любомудрия», так переведя на русский язык слово «философия», и вошли в историю под названием «любомудров». Необходимо отметить, что их любомудрие соединяло в себе абстрактное философское мышление со стремлением к конкретной деятельности на различных поприщах, но освященной единой целью.

В конце 1820-х годов 25–27-летние любомудры — по понятиям того времени уже зрелые, взрослые люди — определились в своих профессиональных занятиях и служебной карьере.

Кошелев переехал в Петербург и благодаря протекции знатных родственников поступил на службу в Министерство иностранных дел. В Петербурге служили также В. Ф. Одоевский, В. П. Титов, Д. В. Веневитинов. «Мы все часто виделись и собирались по большей части у кн. Одоевского, — вспоминает Кошелев. — Главным предметом наших бесед была уже не философия, а наша служба с ее разными смешными и грустными принадлежностями. Впрочем, иногда вспоминали старину, пускались в философские прения и этим несколько оживляли себя».

Кошелев звал в Петербург и Киреевского. На уговоры друга Киреевский ответил обширным письмом, в котором ярко выявились характер автора и сущность романтического содружества юных любомудров, воспоминания о котором «оживляли» их до последних дней жизни. Романтическая взволнованность, душевная открытость, честность, ясность цели, убежденность в ее истинности — и при этом логика глубокого и тренированного ума — вот качества, которые присущи письму Киреевского. Это письмо — не только исповедь и автопортрет автора, но и одновременно очерк духовной сущности любомудрия как философского и общественно-политического феномена.

«Если бы перед рождением судьба спросила меня: что хочешь ты избрать из двух? Или родиться воином, жить в беспрестанных опасностях, беспрестанно бороться с препятствиями и, не зная отдыха, наградою за все труды иметь одно сознание, что ты идешь к цели высокой, — и лечь на половине пути, не имея даже в последнюю минуту утешенья сказать себе, что ты видел желанное? Или провесть спокойный век в кругу мирного семейства, где желанья не выходят из определенного круга возможностей, где одна минута сглаживает другую, и каждая встречает тебя равно довольным, и где жизнь течет без шума и утекает без следа?.. Я бы не задумался о выборе и решительною рукою взял бы меч. Но, по несчастию, судьба не посоветовалась со мною. Она окружила меня такими отношениями, которые разорвать — значило бы изменить стремлению к той цели, которая одна может украсить жизнь, но которые сосредоточивают всю деятельность в силу перенесения (то есть за счет всего иного. — В. М.). И здесь существует для меня борьба, и здесь есть опасности и препятствия. Если они незаметны, ибо происходят внутри меня, то от того для меня значительность их не уменьшается.

В самом деле, рассмотри беспристрастно (хотя в теперешнем твоем положении это значит требовать многого): какое поприще могу я избрать в жизни, выключая того, в котором теперь нахожусь?

Служить — но с какою целью? Могу ли я в службе принесть значительную пользу отечеству? Ты говоришь, что сообщение с людьми необходимо для нашего образования, и я с этим совершенно согласен. Но ты зовешь в Петербург, — назови же тех счастливцев, для сообщества которых должен я ехать за тысячу верст и там употреблять большую часть времени на бесполезные дела. Мне кажется, что здесь есть вернейшее средство для образования: это — возможность употреблять время как хочешь.

Не думай, однако же, чтобы я забыл, что я Русский и не считал себя обязанным действовать для блага своего Отечества. Нет! все силы мои посвящены ему! Но мне кажется, что вне службы я могу быть ему полезнее, нежели употребляя все время на службу.

Я могу быть литератором. А содействовать к просвещению народа не есть ли величайшее благодеяние, которое можно ему сделать? На этом поприще мои действия не будут бесполезны; я могу это сказать без самонадеянности. Я не бесполезно провел мою молодость, и уже теперь могу с пользою делиться своими сведениями…