Московские стрельцы второй половины XVII – начала XVIII века. «Из самопалов стрелять ловки»

Для поддержки воеводы Долгорукого в Белоруссию были выдвинуты войска Новгородского разряда во главе с А. И. Хованским. Князь не пошел на соединение с полком Долгорукого, вместо этого начал ряд операций по вытеснению польско-литовских войск из Восточной Белоруссии, но в результате тактической ошибки оказался в окружении под Череей[317]. По инициативе командиров подразделений Хованский начал отводить свои силы к Полоцку по заболоченному лесному дефиле. Литовское командование решило воспрепятствовать прорыву русских из кольца. Для блокады Хованского был направлен 3-тысячный конный отряд полковников К. Сапеги и С. Кмитича[318]. И. Б. Бабулин считал организацию отступления и успешные арьергардные бои заслугой исключительно генерал-поручика Т. Далейля. Однако в отписке Хованского сказано: «…а на отводе были переменяясь генерал-поручик и головы московских стрельцов, солдаты заонежские и новгородские стрельцы»[319]. Отступление проходило в очень тяжелых условиях: «…и шли 2 дни да ночь в справе, а неприятель за нами шел, а твои ратные люди идут отстреливаясь»[320]. Постоянные наскоки польско-литовской конницы не давали русским воинам передышки. Воевода писал, что противник использовал «голод и бессоние» как оружие. Когда полк Хованского приблизился к переправе на р. Суя, на военном совете у воеводы было принято решение: «Мы, помысля с енаралом и с головами Московских стрельцов с Васильем Пушечниковым, Тимофеем Полтевым и с полковники и с сотенными головы и с дворяны… Дали бой с Хриштопом Сапегою и с Липницким, князем Дольским и с Кмитичем от Полоцка в 25 верстах, и учал быть бой у твоих ратных людей с 1 часа дни помычный»[321]. Битва началась стычками кавалерии – «помычным боем». Обе стороны действовали почти так же, как при Верках, под Полонкой и при Губареве. Сапега с полковниками постарался максимально использовать преимущества своей конницы, в т. ч. гусар, а Хованский, опираясь на опыт поражения под Полонкой, задействовал все возможности русской пехоты: «И мы поставили енарала с полком и голов Московских стрельцов и пехоту олонецкую и новгородских стрельцов, что есть, в лесу, чтобы навесть на них, а на устойку поставили Степана Уварова с полком рейтарским»[322].

Интересно, что в состав полка Хованского входило только два приказа московских стрельцов: Василия Пушечникова и Тимофея Полтева, бывшие с Хованским под Полонкой. Возможно, уцелевшие стрельцы приказа Ознобишина были, в силу своей малочисленности, либо оставлены в Полоцке, либо временно влиты в приказы Полтева и Пушечникова. Наличие всего двух приказов в распоряжении воеводы Хованского может служить подтверждением тезиса О. Курбатова о статусном характере московских приказов. Исследователь отмечал, что в нач. 60-х гг. московские приказы придавались только крупным воеводам в малом числе (не более трех). Эта мысль подтверждается и свидетельством Г.К. Котошихина: «…их же стрелцов посылают на службы в полки з бояры и воеводы, приказа по два и по три и болши, по войне смотря»[323]. О. Курбатов не обратил внимания на численность стрелецких подразделений. Московские стрелецкие приказы, придававшиеся воеводам и входившие в состав воеводских полков, имели штатную численность 1000 человек, т. к. входили в «первый десяток», в котором приказов численностью менее 1000 человек не было. Таким образом, в распоряжении воеводы оказывалось две или больше тысяч элитной пехоты, отличавшейся выучкой и стойкостью. Таким образом, количество московских стрельцов (2000 человек) в отряде Хованского практически не уступало полку генерал-поручика Т. Далейля (3000 человек), тем более, что в полку Далейля почти половину составляли пикинеры, тогда как московские приказы были поголовно вооружены мушкетами.

Хитрость удалась. Рейтары и служилые дворяне атаковали вражеские хоругви, обратились в притворное бегство и подставили воинов