Москва 1979

Когда Антонина вошла в зал кафе и подошла к столику, Гончар помнивший ее фотографии из личного дела, подумал, что женщина переменилась за пять лет, но былая привлекательность совсем не исчезла. Она была одета в простое синее платье и светлые босоножки, кожа на ладонях высохла и огрубела, ногти коротко подстрижены. И пахло от нее так, будто Антонина, присыпанная нафталином, эти пять лет пролежала в бабушкином сундуке. Он заказал бутылку сухого вина и отметил про себя, как дрогнула рука Чаркиной, когда она подносила бокал к губам, как жадно делала глотки.

Гончар поболтал на отвлеченные темы, о погоде и летнем отдыхе, и перешел к делу, сказал, ему попались старые, пятилетней давности, жалобы Антонины на руководителей кафедры, в свое время этим документам не дали хода, а напрасно. Впрочем, в том, что судьба Антонины пошла вкривь и вкось, виноваты не только эти бессердечные люди с кафедры, но и мужчина по имени Борис Зотов. Чаркина смотрела на собеседника с хитрым прищуром и не верила ни единому слову, но когда разговор коснулся Бориса, ее взгляд сделался грустным, а по щекам скользнули слезинки.

— Чего вы от меня хотите? — спросила она.

— Хочу помочь, — сказал Гончар. — Борис сделал вам много зла… И, главное, не желает ребенку помогать.

— Это не его ребенок.

— Все равно мог бы поучаствовать в его судьбе. Вы Борису отдали лучшие годы жизни, свою молодость, красоту. И что взамен? Наверное, вы знаете, что бывший поклонник женился на деньгах. На дочке видного партийного чиновника. Теперь у него высокая должность в ЦК ВЛКСМ, разъезжает по заграницам. Красивая жизнь, деньги, девочки… А вы одна поднимаете ребенка, из кожи вон лезете. Но напрасно говорят, что нет справедливости.

Гончар позвал официанта, заказал мясную солянку и еще бутылку сухого вина. Но тут ожила Чаркина, — сказала, — лучше рябиновой наливки, чем сухого. Они поужинали, Гончар развивал тему человеческой неблагодарности, подлости и коварства. Чаркина иногда всхлипывала, рюмочками пила наливку и вытирала слезы салфеткой. Гончар подумал, что эта Чаркина не только внешне подурнела, она, видимо, и умственно деградировала, а может быть, — и раньше была такой. Тогда непонятно, как Борис терпел ее почти два года, что тянулась их связь, и как эта женщина вообще сумела защитить диссертацию и найти работу на престижной кафедре. Только через постель, другого хода для нее нет.

Он сказал, что Борису можно испортить настроение, и надолго. Как говорится, зуб за зуб. От Чаркиной не потребуется ничего особенного: несколько телефонных звонков, пара встреч с Борисом. Гончар объяснит, что надо сказать, что сделать. Разумеется, Чаркина получит за потерянное время весьма приличные деньги. Он же понимает, что красивой женщине нужна поддержка, одеться не мешает поприличнее и вообще… Деньги — это не проблема, вот для начала и первый взнос, — он вытащил конверт, положил на стол. Завтра он пришлет Антонине пропуск в шестую секцию ГУМа, закрытую для посетителей. Ну, там отпускают дефицитные товары для своих. Антонина может сходить по этой бумажке в магазин и купить все, что ей понравится.

— Только единственная просьба, — сказал Гончар. — Держите себя в рамках. Ну, по части выпивки.

* * *

Борис возвращался в рабочий кабинет из столовой. Перед дверью стоял немолодой человек в мешковатом костюме, сутулый, с серым обрюзгшим лицом. Это был Василий Игнатьевич Соколов, или попросту дядя Вася, ветеран войны, принимавший участие едва ли не во всех концертах и встречах с молодежью, которые устраивал Центральный комитет комсомола.

— Не узнал тебя сразу, — Борис пожал большую теплую руку, открыл дверь ключом и пропустил гостя вперед. — Богатым будешь.

Дядя Вася сел за приставной столик и скорбно сжал губы. Ясно, сейчас будет высказывать обиды, недовольство. Он появляется в конце каждого месяца, чтобы забрать деньги за выступления и сказать какую-нибудь гадость. Борис открыл сейф, стоявший в углу, вынул пачку денег и отсчитал сорок пять рублей. Подумал и достал бутылку водки "Пшеничная", — в сейфе хранилась выпивка, которую использовали для общественных нужд, чтобы угостить хорошего человека. Он дал деньги и водку дяде Васе, тот неспешно пересчитал, раскрыл потертый кошелек. Водку завернул во вчерашнюю газету и опустил в авоську.

— Могли бы и накинуть немного, — проворчал дядя Вася. — Даете гроши жалкие. На ваши деньги только веревку купить и удавиться. Я за вас, сукины дети, на фронте кровь проливал. Мешками. А вы копейками отделаться хотите.

— Мы платим по прейскуранту. Плюс от комсомола премия.

— Не премия, а слезы, — сказал дядя Вася. — Совсем не уважаете ветеранов. В прошлом месяце два концерта прошли без меня. Первый — "Комсомольцы — беспокойные сердца" в Доме культуры "Связист", второй "Ты помнишь, товарищ" в Театре киноактера…

— Мы тебя пожалели, — сказал Борис. — Думаем: зал маленький, публики немного. Не стали за тридевять земель гонять заслуженного человека. Решили, пусть отдохнет.