Москва 1979

— Снова хочешь поторговаться? Или родной сын не стоит и копейки? Ребенка, у которого сто хронических болезней, можно спустить в унитаз, как использованную бумагу? Или лучше бедного мальчика просто на помойку выбросить? Он фруктов месяцами не видит, а ты по заграницам катаешься…

— Послушай, о ребенке я узнал только сегодня. И еще не успел проникнуться теплыми отцовскими чувствами. Кстати: у меня зарплата триста тридцать плюс премия.

Она снова засмеялась, хотя на глазах блестели слезы. Казалось, она сейчас расплачется, раньше она умела плакать и закатывать сцены по любому поводу, — самому мелкому, ничтожному.

— Слабая женщина, должна объяснять сильному мужчине, где взять деньги? Хорошо, дам совет: у тестя займи. И не надо прибедняться. Это совсем не страшная сумма, — всего-то десять тысяч. Или ты боишься, что отдашь деньги родному сыну и тогда ничего не останется на лечение импотенции? Тогда все твои бабы спишут тебя со счетов, жена из дома выгонит?

— Ну, хватит…

— Хватит, так хватит. Ищи деньги, где хочешь. Жду неделю.

— Слушай, у меня дел невпроворот и поездка в Америку намечается, — сказал он. — Всего на неделю. Я не могу все отменить. Дай мне какое-то время. Вернусь и постараюсь собрать деньги. Займу, что-нибудь продам… Дай хоть месяц.

— Хорошо, пусть, дам тебе две недели. А потом буду действовать. Я знаю адрес твоего профкома, знаю имя секретаря вашей партийной организации. И где работает тесть тоже знаю. И еще — мне известен адрес районного суда. Я приведу туда двадцать свидетелей, своих соседей по дому, знакомых, родственников… Все они покажут, что мы жили одной семьей, вели общее хозяйство. Значит, по закону это твой ребенок. Твой. Я уже консультировалась с адвокатом. У нас тут не Америка, в Советском Союзе закон на стороне женщины. Понял?

Она прикурила новую сигарету, жадно затянулась и замолчала. Борис смотрел в ее злые безумные глаза, хотелось подняться на ноги и бежать отсюда без оглядки, со всех ног. Бежать, куда глаза глядят, лишь бы подальше от этой женщины. Через пять минут она встала и ушла. Он тоже поднялся, пошел по аллее к метро.

Глава 35

Борис снят трубку зазвонившего телефона и сразу узнал председателя кооператива кинематографистов Быстрицкого. Голос был тусклым. Антон Иванович коротко доложил, что вступление в кооператив откладывается до лучших времен, и Борис сам должен понимать, в чем задержка. Лучший выход, — встретиться с Морозовым, поговорить и решить все вопросы в четыре глаза, по телефону всего не скажешь. Хорошо бы прямо сегодня, часа в четыре на Сретенке, у памятника Надежды Крупской.

Борис ответил, что звонил Морозову несколько раз, но его никогда нет на месте. Отвечает помощник, обещает перезвонить, но не перезванивает. Все то, что Борис взял в долг, он готов вернуть хоть сегодня. И не его вина, что не получилось с машиной…

— Знаю, знаю, — смягчился Быстрицкий. — Вас никто не винит. Ну, всякое бывает. Все мы люди, все человеки… Я говорю: надо решить вопрос. Не затягивая. Значит, у вас все собой?

Борис потянулся к портфелю, открыл его, вытащил со дна бумажный пакет и раскрыл. Деньги на месте. К пятнадцати тысячам Морозова он добавил еще пять тысяч, что получил от Пола. Этого должно хватить, чтобы этот тип заткнулся и больше не напоминал о своем существовании. Деньги сложены в четыре пачки по пять тысяч в каждой, перехвачены резинками.

— Это хорошо, — оживился Быстрицкий. — Приезжайте на место своим ходом. Я на машине, доставлю вас туда и обратно.

— В четыре я еще занят, давайте позже…

— Послушай, Боря, ты ведь хочешь решить вопрос? Тогда не опаздывай.

* * *

После полудня город задыхался и плавился от жары, висевшей в неподвижном воздухе, пропитанном запахом гудрона и бензиновых выхлопов, — такой жары не было и летом. За четверть часа, что пришлось ждать у памятника Крупской, Борис взмок. Наконец у бордюрного камня притормозили бежевые неновые "Жигули", он залез на переднее сидение, хотел протянуть руку, но в последний момент передумал, — положил на колени портфель и отвернулся.

Антон Иванович выглядел кисло, и одет был не для ресторанных посиделок: в простые мятые брюки и ветровку из грубой ткани. Вместо приветствия Антон сказал, что с юности страдает астмой, такая погода, — жара и городская вонь, — смерть для его слабых легких. Съехав на тему слабого здоровья, он некоторое время развивал ее, перечисляя хронические болезни и лекарства, но, не встретив сочувственного отклика, угрюмо замолчал и стал курить, сигарету за сигаретой. Какое-то время ехали молча. Когда машина оказалась за городом на полупустом шоссе, подул свежий ветерок, немного разогнавший жару, Антон сказал, что это очень удачная идея, — встретиться на природе после рабочего дня, организовать пикник и вообще…