Москва 1979

Борис возразил, что со временем не густо, он просто хотел вернуть деньги, а насчет загородного пикника они не договаривались. В ответ Антон впервые улыбнулся, — природа — это святое, это наши корни, а рассиживаться они не будут. В багажнике, между прочим, красное вино, плюс два ящика "жигулевского" и копченый палтус, — рыба для гурманов, сочится жирком, такой нежный, — что и жевать не надо. Съехали с Ярославского шоссе, полем промчали по проселку, остановись возле речки, на высоком косогоре.

Здесь уже стояли две машины, дымил костерок, на раскладных стульях сидели трое мужчин и женщина, та самая Лиза, знакомая по ресторану "Центральный". Она курила ментоловые сигареты на костяном мундштуке и смотрела поверх деревьев, куда-то вдаль. Еще трое мужчин, тихо переговариваясь, стояли в сторонке. Среди тех, кто стоял, Борис узнал Олега Пронина, который тогда, в гостиничном номере, взял расписку и выдал пятнадцать тысяч. Пронин был одет в желтую майку с надписью на английском: Да здравствует Куба. Тут же стоял пластиковый столик, на нем бумажные тарелки с закуской и бутылки.

Появление Бориса осталось почти не замечено. Игорь Морозов, сидевший посередине, быстро глянул на вновь прибывших, молча кивнул головой. Шел какой-то разговор, видимо, не самый приятный, на повышенных тонах, тему которого трудно сразу схватить, — толковали о деньгах и о каком-то товаре, кажется, стиральном порошке, который кто-то отгрузил, но расчет получил не полностью, но и товар пришел разворованный. Мужчина лет сорока пяти, которого все называли Дато, кавказского типа, с курчавым волосами, тронутыми сединой и с тонкими усиками, сидел с краю на стуле, оживленно жестикулировал и что-то объяснял. Его лицо было красным от напряжения, на шее выступили голубоватые вены.

Слушали невнимательно. Физиономия Дато раскраснелась, он возбужденно размахивал руками, повторял про три вагона, которые пришли полупустыми, а теперь его обвиняют в воровстве. Только эти обвинения — пшик, спроси любого, — Дато чужого не надо, никогда такого не было, чтобы он у своих копейку взял. Дато вытащил накладные, расправил их на коленях, стал водить пальцем по строчками и снова что-то объяснять. Антон, вытащил из багажника вино в рюкзаке, ящик пива и рыбу в огромном промасленном кульке, уже порезанную, положил все на траву.

За деревом стояли два складных стула, Антон усадил Бориса и сам сел рядом, налил по стакану вина и сунул большой кусок рыбы, завернутый в бумажку. Пить не хотелось, но в горле пересохло, Борис сделал пару глотков. Антон, понизив голос до шепота, сказал, что сейчас Морозов договорит с этим Дато, а потом с ними все решит. Снова налил вина и стал на ухо рассказывать про некую молодую особу, с которой недавно познакомился, — редкая красавица, она занимается сексом, но даже не за деньги, а из любви к искусству, правда, не возражает, если поклонник, расставаясь с ней, оставит некую премию, сущие копейки, — за старание и вдохновение, ведь любовь без вдохновения — пшик.

И показал фотографию юной особы в открытом купальнике, необычно развитой, с лицом опытной обольстительницы и пухлыми порочными губами. Конечно, деньги можно и не платить, она и так согласится… Если есть желание, встречу можно организовать хоть завтра. И вообще у Антона много знакомств среди прекрасного пола, он может кое-что устроить, так сказать, для гурманов… Все мы люди, все со слабостями. Борис испытывал душевную неловкость, он никак не ответил на предложения насчет девочек, но и "нет" не сказал. Отвернулся и смотрел на костерок, не горевший, а пускавший удушливый серый дым. От него слезились глаза, от пустой болтовни Антона побаливала голова.

Разговор неожиданно оборвался, голоса смолкли. Дато сложил свои накладные и сунул в карман рубашки. Морозов взял стакан с вином и сказал:

— Давайте за Бориса. Пашет человек на скудной комсомольской ниве. В поте лица своего трудится. А урожай — партийцы собирают. И человеку никто и спасибо не скажет.

— Ну, не такой уж скудный урожай, — замялся Борис. — На жизнь хватает. Грех жаловаться.

Морозов выпил, прикурил сигарету:

— Хочешь рассчитаться?

Борис поставил портфель на колени, вытащил пакет с деньгами. Он заволновался и не мог с собой справиться, только еще чаще застучало сердце, будто в эту минуту решался вопрос жизни и смерти. Больше всего хотелось, чтобы эта дурацкая унизительная канитель, все это словоблудие, рассчитанное не поймешь на кого, закончилась как можно скорее. А потом он постарается все забыть. Он встал, подошел к Морозову, протянул четыре пачки по пять тысяч. Морозов повертел деньги в руках, передал Пронину:

— Чего тут, сосчитай.

— Я там кое-что добавил от себя, — Борис старался говорить твердо и ясно, и совсем другие слова, но мямлил, — уж лучше бы промолчал. — Это в знак уважения и за беспокойство. Прошу прощения, ну, что не получилось. Может, в следующий раз… Не все от меня зависит. Уплыла машина…