Москва 1979

Пол открыл дверь, впустил гостей. Егоров пожал руку хозяина и представился.

— Значит, здесь вы обитаете? — он стал озираться по сторонам, будто в музей пришел. — Да, неплохо. Очень даже симпатично…

От Егорова исходил запах, которым пропитались все московские художники. Дешевого табака, скипидара, водки и масляной краски. Пол, привыкший удовлетворять любопытство своих гостей, предложил Егорову экскурсию по квартире, точнее, двум квартирам, соединенным вместе: в стене пробили дверь, и трехкомнатная и четырехкомнатная квартира превратились в одну семикомнатную.

Пол водил гостя из комнаты в комнату и рассказывал, что вот здесь была комната Шерон, — бывшей жены, соседнюю комнату занимал их сын Джеймс, ему десять лет, то есть уже двенадцать, да, бежит время. После развода Шерон с сыном живет в Нью-Йорке. А бедняга Пол ютится здесь, — в жалких семи комнатах, с двумя кухнями и кладовыми. Пол улыбнулся своей шутке, но Егоров оставался серьезным, он бубнил под нос: "да, неплохо, неплохо…".

Пол показал комнату, приспособленную под корреспондентский пункт. Тут стояли два письменных стола, телетайп, шкафы с бумагами, несколько пишущих машинок, от больших электрических, до механических, портативных. Следующие две комнаты даже не обставлены. По стенам развешены картины модных московских художников. Наконец, последняя комната — домработницы, это русская женщина, которая убирается, готовит еду, ночует изредка — у нее семья в Подмосковье, муж и трое детей.

* * *

Сели в кухне, большой и светлой, на столе тарелки с закусками, салатная плошка с лобио, приготовленным Марией.

— Я подозревал, что иностранные журналисты хорошо живут, — сказал Егоров. — Но чтобы в такой роскоши… Семь огромных комнат на одного. Кому рассказать, — не поверят.

— Редакция моей газеты сняла эту квартиру, когда я был женат. Когда остался один, новую квартиру искать не стали.

Виски Егоров не разбавлял, пил его рюмками, как водку. Ел жадно, много курил, восторженно рассуждал о Пикассо, строго судил московских художников.

— Илья Кабаков? — посмеивался он. — Это который в детском журнале "Мурзилка" волка и колобка рисовал? Говорят, он скоро получит заказ от журнала "Пионер". Попросят изобразить что-нибудь из жизни молодых строителей коммунизма. Костер, барабан, галстук…

— Но ведь он не только для детей работает…

— Да, и для взрослых поспевает, — пишет на коммунальные темы, в основном — унитазы и раковины. Надо сказать, — получается. Это его тема, писать сантехнические изделия. Нет, дорогие товарищи, это несерьезно.

— А что вы думаете о Глазунове?

— Стилизация под лубок. Поделки для западного обывателя. Россия в экспортном исполнении. Вы на Западе представляете Россию именно такой, лубочной: березки, елочки и Кремль посередине. И еще чтобы снежное поле и одинокая церквушка. Плюс морщинистая старуха, похожая на ученую обезьянку. Он для вас и рисует. Иллюстрации Достоевского — это еще туда-сюда. Но все остальное — хлам. Уж извините за прямоту…

Пару раз Пол встречал этого парня в дружеских компаниях, но Егоров вряд ли об этом помнит, — тогда он был не в форме. Он симпатичный парень, но не мешало поставить коронки на зубы, испорченные сигаретами и чифирем, и закончить с выпивкой, чтобы не умереть от водки в расцвете лет.

— Ну, хорошо… А как вам Олег Целков? Вы же не станете возражать, что он большой художник?

— Олег хороший парень, его творческий путь делится на две части. Сначала он рисовал все подряд: женщин, автобусы, арбузы… И про него говорили: подает надежды. Но однажды с ним случился приступ белой горячки. В бреду он увидел чертей, мясные морды разных цветов и полноты. Худые, толстые, зеленые, синие, красные… Олегу они понравились, что с той поры он рисует только эти рожи. Певец одной песни. Какой-то дурак написал в западной газете: рожи Целкова — гениальное произведение искусства. Возможно. Но, по-моему, та картина хороша, которую не страшно повесить на стену. А вешать этих чертей… Нет уж, увольте.

— Но какие-то имена вы можете назвать?

— Да, конечно. Даже очень много…

Егоров поднял рюмку, налитую под ободок. Медленно поднес ее ко рту, отставляя в сторону мизинец, ловко опрокинул виски в рот. Стал закусывать, долго и с видимым удовольствием, но никаких имен не назвал. Галя молчала, она давно завела привычку не спорить с художниками. Она терпеливо слушала любую ерунду и вообще как-то робела в присутствии творческих людей. Но выбрала минуту и сказала, что в следующем году в Москве начинается Олимпиада, приедет много иностранцев.

Власти планируют сомнительных, с их точки зрения, типов, которые могут испортить репутацию города, — вытряхнуть подальше, могут и в тюрьму посадить за то, что нигде не работаешь. Вот и Егорова того гляди выселят, лишат прописки, а потом, когда Олимпиада кончится, не разрешат вернуться обратно. Егоров осядет в провинции, а там жизнь покатится по наклонной. В глубинке люди живут бедно, там картины, особенно авангардные, вряд ли поймут, и уж точно не купят. Ну что остается хорошему талантливому человеку: устроиться на работу маляром?