Москва 1979

Время от времени Борис наливал в стакан воду из графина, выпивал ее, жажда проходила, но всего на пару минут. Он снова и снова вспоминал слова Морозова. Касательно дружбы с Полом Моррисом, их отношений… И становилось страшно до тошноты, до слабости в руках, даже боль пропадала, — хоть бросай все и беги, куда глядят глаза, куда несут ноги. Противная штука этот страх… Но с ним надо справиться. Что и откуда может знать Морозов? Ответа нет. И гадать бессмысленно. В таких случаях надо готовиться к худшему, — Морозову известно… Да, да, это самое.

Борис пытался отвлечься работой. Он дочитал до того места, где строй из десяти пионеров барабанщиков выходит на авансцену, дети одеты в белые рубашки и красные галстуки. Впереди строя шагает звеньевой, рослый мальчик с моделью самолета в руках. Звучат барабаны, трубят горны. Дети скандируют: "Мы берем с коммунистов пример". Музыка смолкает. Звеньевой поднимает модель самолета над головой и громко произносит, обращаясь к залу: "Мой папа летчик. Я мечтаю стать летчиком".

Борис представил себе мальчика с самолетиком и головная боль усилилась. Безнадежно тупой сценарий мог вогнать в меланхолию даже самого убежденного оптимиста. Но переписать, хоть как-то исправить это убожество уже не было времени, — на носу юбилей комсомольской организации, выбросить сценарий в макулатуру в корзину — тоже нельзя. Все уже согласовано на самом верху, афиши заказаны в типографии, арендован концертный зал "Россия", а предварительная продажа билетов начнется уже через месяц-полтора. Утешала одно: чем глупее, пошлее и бездарнее концерт, тем легче его принимает ответственная комиссия министерства культуры и ЦК КПСС, — в конце концов, — это главное.

Зазвонил телефон, Борис снял трубку и услышал голос Антона Быстрицкого:

— Не думал застать вас на работе, какой вы молодец, что вышли. Я за вас всю ночь волновался. Если бы знал, что наш пикник закончится таким конфузом… Как вы себя чувствуете? Тошноты нет? Не мутит?

Хотелось сказать правду: сильно, по-настоящему затошнило только сейчас, от твоего голоса. Борис потрогал рану на затылке, откашлялся в кулак и сказал:

— Не стоит разговора. Обычная царапина.

— Вот и хорошо. И слава Богу. Значит, сотрясения нет. Сегодня разговаривал с Игорем. Ему очень неудобно. Он попросил принести извинения за вчерашнее происшествие. И еще очень просил встретиться с вами. Ну, один на один, без посторонних, и кое-что передать от него. Я помню, что вы в Америку улетаете… Но разговор много времени не займет. Я в десяти минутах от вашей работы. Есть такой ресторанчик на улице Разина… Запишите адресок.

Борис с облегчением отодвинул папку со сценарием концерта, поднялся на ноги.

* * *

Ресторан был небольшим, народу в середине дня немного. За дальним столиким скучал Быстрицкий. Он поднялся навстречу, широко улыбаясь, завладел рукой Бориса и долго тряс, мял ее, и выпустил только для того, чтобы отодвинуть стул и помочь гостю лучше устроиться. Быстрицкий сказал, что насчет закуски уже распорядился, сейчас принесут, и голову не мешало бы поправить после вчерашнего, чисто символически, — всего по сто пятьдесят для бодрого настроения. Горячее пусть Борис сам выбирает, здесь неплохо кормят.

Отбарабанив вступление, Быстрицкий заметно погрустнел, сказал, что ему вечно в жизни выпадает сухарь черного хлеба, когда другим достаются сладкие пряники. Иногда к Быстрицкому друзья обращаются со странными просьбами, только из уважения к хорошим людям он соглашается похлопотать. Вот и сейчас Игорь поручил ему этот трудный разговор, хотя мог бы и сам потолковать. Впрочем, в жизни бывают проблемы, которые легче решать через третьих лиц. Борис оборвал его на полуслове.

— Перед тем, как мы начнем. Что случилось, когда я лежал с пробитой головой? Ну, с этими двумя несчастными? С Дато и вторым мужчиной, который был связал проволокой?

— Их увезли. Ну, пойми, это не наши дела. Их немного помяли, но всякое бывает. Тебе ведь тоже досталось. Но ты не стонешь и не жалуешься. А эти два парня в чем-то виноваты. С ними строго поговорили. И все. Разбежались. Правда… Их посадили в машину. Сказали, что домой отвезут.

Борис внимательно посмотрел в глаза собеседника и понял, что Быстрицкий врет, и сворачивать с этой дорожки не намерен, — правды не скажет даже под пытками.

— Хорошо. Давай о нашем деле, — он убрал руки со стола, чтобы Быстрицкий не увидел, как они предательски дрожат.