Москва – Багдад

А вот душой он все-таки был русским. Конечно, той горячей любви к России, которой пылали его прадед Дарий и дед Гордей, у него не было. И не могло быть в силу неодинаковости их положений — те предки все-таки родились в России. А его поднимало от земли солнце Востока. Но язык Емельян выучил легко, говорил хорошо, даже без акцента. Любил стихи Пушкина и некоторые знал наизусть. Очень любил русские сказки и регулярно просил Зубова рассказывать их на ночь.

Никакими особенными талантами Емельян не обладал, ни к чему не проявлял особенного рвения или тяготения. Казалось, ему просто нравится жить беззаботно и ничем не заниматься. Но взрослый человек так не проживет, ему нужна забота. И прадед с воспитателем все время присматривались к осиротевшему отроку, чтобы не ошибиться в том пути, по которому его повести. Но понять, к чему у Емельяна были наклонности, так и не могли.

Тонкая это была работа, можно сказать ювелирная, практически изматывающая. Все же Зубову удалось заприметить некоторый интерес Емельяна: мальчишка, еще сызмала, любил крутиться на стройке. Казалось бы, обычное дело — он там подбирал разноцветные камешки, комья земли и играл с ними. Многие мальчишки так делают. Но не все идут дальше! Емельян, бывало, не просто рассматривал их, а изучал: мял между пальцами, поливал водой, а то бил игрушечным молоточком, который ему подарили сердобольные строители. Когда камешки разбивались и их осколки разлетались в разные стороны, он смеялся. А когда этого не случалось, он пробовал камешки на зуб.

Вот это-то и стало определяющим в выводах, что сделал опытный воспитатель. Повезло Емельяну с ним!

— Зачем тебе эти камни и комья грязи? Оставь их! — сказал однажды Василий Григорьевич, однако, не взял мальчишку за руку и не увел в сторону, а остался наблюдать, что тот делает.

Мальчишка тоже дураком не был и интуитивно отметил это, понял, что воспитатель нарочно изображает строгость, а на самом деле интересуется его занятием.

— Почему они разные? — спросил Емельян. — Смотри, эти твердые, а эти мягкие.

— Те, что твердые, — это камни, — объяснил Василий Григорьевич, — а мягкие — это грунт.

— Грунт?

— Ну, земля, по которой мы ходим.

— И деревья в нее сажаем, да?

— Да.

— А это глина, — показал Емельян на рыжий комок, а потом на белый: — и это глина. Они разные. Почему? Глина — это тоже земля?

После этого ничего не оставалось мудрым дедам, как найти для Емельяна учителей по почвам, грунтам и материалам — те должны были дать ему общее геологическое образование и натолкнуть на школьные предметы, которые надо было особенно хорошо изучать, чтобы освоить профессию почвоведа, минералога, геолога. Надо было дать Емельяну представление об этих науках, чтобы он вник в них и смог выбрать то, что ему больше всего нравилось.

Занятия с частными учителями мальчишке понравились и, конечно, пошли на пользу. Став старше, он начал грезить археологическими раскопками, проситься пристроить его в одну из экспедиций. Все это ждало его впереди.

— Помни, малыш, — усадив Емельяна перед собой, научал его Раман, — наше главное родовое дело — аптека. Его ты должен знать лучше всего! Оно нас кормит, дает нам кров и возможность заниматься остальными увлечениями. А твои камешки — это увлечение, твое личное дело. Не для всех служит, а только для тебя.

— Оно людей не кормит?

— Кормит, — честно сказал Раман, — но для этого его надо развить до уровня семейного дела. А этого за одно поколение не сделать. Занимайся им, развивай его, расширяй, но ни в коем случае не ослабляй аптеку. Аптека — это уже готовое дело, переданное нам предками.

— Я все понял, дедушка, — по-взрослому сказал Емельян.

Атмосфера, в которой воспитывался Емельян, имела свои отличия, заключающиеся в том, что он рос без отца, то есть без молодого мужского влияния. В те годы это было редкостью, особенно на востоке. Но тут так несчастливо сложилось... На момент его рождения прадедушке Раману исполнилось 70 лет. Правда, Василий Григорьевич, главный воспитатель, был на одно поколение моложе прадеда — ему едва перевалило за 50 лет. Так это все равно дед! Короче, эти двое мужчин принадлежали другой эпохе, и никак не могли служить Емельяну родственниками по времени.

Самая старшая из женщин, прабабушка, чувствовала себя совсем старушкой, передвигалась с охами да ахами и на Емельяна внимания мало обращала. Она так удручена была отъездом Глеба в Россию и тем, что он не шлет им вестей, что на все другое у нее уже не хватало сил.

Бабушка, оплакивающая своего любимого мужа Гордея, была поглощена работой, потому что на ней повисли многие дела, оставшиеся от Глеба, ее сына. Она не плакала и почти никогда не вспоминала его. Но эта ее сухость шла, конечно, от большой внутренней силы, а не от черствости. Глеба она забыть не могла.