Авторы писем 1952 года, просившие власти о новом жилье, пространно описывали многочисленные преимущества жизни в отдельной квартире. Многие писали, что пока живут в коммунальных квартирах, но в силу особенностей своей работы заслуживают отдельной квартиры. Так, историк и правовед, лауреат Сталинской премии Михаил Николаевич Гернет обосновывал свою просьбу тем, что в новой квартире будет больше простора, какого требует его научная работа, и больше солнечного света. Гернет, обратившийся к Берии в декабре 1952 года, писал, что хотел бы обменять занимаемые его семьей две комнаты в коммунальной квартире на отдельную квартиру в одном из московских небоскребов. Во-первых, в тех комнатах, где он живет, слишком темно (дневной свет заслоняет близко стоящий соседний дом), а во-вторых, Гернет лишен личного пространства для работы. Работать ему приходится в общем коридоре, где из-за слепоты он диктует секретарю. «Наличие жильцов справа и слева еще более обостряет потребность в особой комнате для научной работы», – писал Гернет[793]
. Желая документально подтвердить свои крайне неблагоприятные жилищные условия, Гернет прилагал к письму справку от санитарного инспектора и записку от врача. В итоге Гернет, родившийся в 1874 году и занимавшийся изучением тюремной системы царского времени, получил двухкомнатную квартиру на пятнадцатом этаже высотного дома на Котельнической набережной[794].Заместитель председателя Госбанка Н. В. Смирнов доказывал потребность в новой квартире тем, что в своей он «совершенно лишен возможности для отдыха», потому что там проживает три семьи – в общей сложности 17 человек[795]
. К тому же восемь из них – дети, поэтому Смирнов хронически не высыпается, и это серьезно подрывает его здоровье. Вскоре после Смирнова Берии написали две балерины из Большого театра. Они просили о новой квартире потому, что сейчас проживали в 10 километрах от центра города. Рабочий день у них начинался в 10 часов утра и с перерывами продолжался до полуночи, а из-за большого расстояния они не могли приезжать домой пообедать и поужинать. Они писали, что из-за большой физической нагрузки, сопряженной с их работой, такая удаленность их дома от места работы уже начинает плохо сказываться на их здоровье. Им бы очень хотелось переехать поближе к театру. Берия переслал просьбу балерин в соответствующие инстанции, снабдив ее припиской: «Рассмотрите и помогите»[796]. В итоге Смирнов с семьей въехали в дом у Красных Ворот, добившись желанного покоя, а балеринам выделили квартиру в высотке на Котельнической.Счастье и советские небоскребы
В начале 1950-х московские небоскребы, которые раньше занимали столь заметное место на страницах советских газет и журналов, наконец стали заметны еще и на городском горизонте. Пока строители при помощи подъемных кранов возводили стальные скелеты будущих зданий, архитекторы продолжали идейно обрабатывать умы советских граждан. В сентябре 1952 года читатели «Огонька» узнали о том, что новые московские высотные дома во многих отношениях превосходят похожие здания, стоящие в США. Как писал архитектор Каро Алабян, если люди, живущие в американских небоскребах, при малейшем порыве ветра чувствуют, как их дом раскачивается, то жильцы московских высоток будут избавлены от подобных пугающих ощущений благодаря техническим усовершенствованиям, привнесенным в советские проекты[797]
. А через несколько месяцев читатели «Литературной газеты» узнали, что если «громады небоскребов Манхэттена или Чикаго сделались символом порабощения человека бездушной машиной бизнеса», то московские высотные здания расположились «в точках, наиболее благоприятных для самих зданий и для города»[798]. Советские небоскребы «не затесняют собой жилых кварталов, не отнимают у них света и воздуха. Окруженные пространствами площадей, перекликаясь друг с другом на больших дистанциях, высотные здания служат всему городу, формируют его новую панораму»[799]. Как только были достроены первые из новых московских башен, архитекторы вернулись к риторике холодной войны, с которой и начинался проект советских небоскребов в 1947 году.