Москва монументальная. Высотки и городская жизнь в эпоху сталинизма

Московские переселенцы, в отличие от граждан других стран, оказавшихся в аналогичном положении, не могли образовать какие-нибудь объединения жителей для борьбы с ползучими стройками, захватывавшими их родные районы. Не могли они и публично протестовать или коллективными стараниями смещать с властных должностей местных функционеров, поддерживавших алчных застройщиков в ущерб интересам местных жителей. Зато в распоряжении советских граждан имелся другой инструмент воздействия – письмо к представителям власти. Сочинение таких писем в позднесталинскую пору (как и раньше, и позже) являлось вполне приемлемым способом выражения недовольства. Перспектива переселения побуждала рядовых граждан писать высшему руководству страны и добиваться, чтобы местные бюрократы обеспечивали переселяемых новым качественным жильем, причем своевременно. Многие авторы облекали свои жалобы, просьбы о помощи и обличения в форму эмоциональных автобиографических рассказов, какие по меньшей мере с 1930-х годов сделались в Советском Союзе своего рода нормой для открытых писем[574]. Таким образом, отправляя властям послания с жалобами или обличениями, жители Зарядья подхватывали обычай, успевший перерасти в настоящий ритуал[575]. Обращение к властям и в газеты, чтобы сообщить о невыносимых жилищно-бытовых условиях и коррумпированных чиновниках, отвечающих за распределение жилья, в самые разные годы существования СССР для многих граждан было совершенно обычной практикой[576].

В конце 1940-х – начале 1950-х годов переселяемые москвичи общались с советским государством при помощи пространных посланий, где описывалось прошлое и настоящее их семей и выражались искренние надежды на лучшее будущее. При помощи этих рассказов граждане взаимодействовали с государством, а государство, в свой черед, так или иначе реагировало. Эти письма получали, читали, обсуждали и отвечали на них – порой резко, а иной раз и доброжелательно. Поскольку для обработки обращений граждан существовал обширный аппарат, понятно, что и советское государство извлекало из этой переписки определенную пользу. Разумеется, обмен письмами служил важной формой сбора информации, которая позволяла верхушке следить за тем, как справляются с работой управленцы среднего звена. А еще возможность писать письма в органы власти побуждала людей проявлять себя как граждан, играть активную роль в политической жизни своей страны.

В то время как москвичи, вроде Арутчяна с женой, обращаясь к государственным чиновникам, упирали на свои профессиональные достижения и заслуги и рассчитывали на поддержку влиятельных покровителей, другие полагались главным образом на личные рассказы о подвигах в годы войны и описания собственных каждодневных мытарств. В ноябре 1950 года письмо Сталину написала Анфиса Вихорева, которая надеялась получить в Кунцеве отдельную квартиру, а не одну комнату, которую ей отвели в квартире, где должны были поселиться еще три семьи. Когда Вихорева писала письмо Сталину, она все еще жила в Зарядье недалеко от Арутчяна с Беджанян по адресу Елецкий переулок, дом 12. Муж Вихоревой, рабочий, умер еще в 1929 году, оставив ее одну с тремя сыновьями. Один сын умер в 1939 году, второй погиб на фронте в 1944-м. Третий сын, ушедший служить в армию в 1943 году, вернулся домой совсем недавно – в октябре 1950-го. И вот Вихорева, сев в ноябре за это письмо, просила предоставить им с сыном отдельную квартиру.

Вступив во взаимодействие с советским государством, Вихорева продемонстрировала осведомленность, типичную для жителей Зарядья, не имевших связей с влиятельными людьми. Она постаралась показать, что знакома с действующими жилищными законами и точно знает, на какую жилплощадь имеет право в соответствии с официальными распоряжениями о переселении граждан: «А по постановлению Совета Министров должны дать такую же площадь, которую мы занимаем сейчас, – писала она, – или по 9 метров на 1 чел. плюс 4½ кв. метров санитарных, или коммунальных, итого 22,5 кв. метра должны нам были предоставить». Хотя площадь ее отдельной квартиры в Елецком переулке составляла 33,6 квадратных метра, она соглашалась даже на квартиру площадью 21 квадратный метр – лишь бы не жить в коммуналке: «Так как сын мой, вернувшись из Советской Армии, где он пробыл 7 лет, сейчас поступает учиться и работать и ему очень трудно будет заниматься, когда в квартире будут находиться 3 семьи»[577]. Получатель письма подчеркнул эти последние строки. Но в итоге старания Вихоревой обеспечить себя и сына жильем получше оказались напрасны: им выделили не отдельную квартиру, на которую она так надеялась, а комнату площадью 17,3 квадратных метра в коммунальной квартире в Кунцеве. Если верить заместителю начальника УСДС, Вихорева смирилась со своей участью («претензий не имеет»)[578].