Москва - столица

Вчерашний судья превращается в государственного преступника, узника той самой крепости, откуда так недавно удалось выйти Алябьеву. И тем не менее берет верх именно его предложение. Сразу после 14 декабря оно принимается Московской уголовной палатой, 17 февраля представляется на утверждение Голицыну и почти сразу направляется в Сенат с его особым мнением. Разница с предлагаемым вариантом заключалась в том, что Шатилову и Глебову приговор смягчался, для Алябьева и Давыдова генерал-губернатор настаивал на безоговорочной отдаче в военную службу «без рассмотрения: будут ли они способны к оной или нет, чем уже ссылка их в Сибирь на поселение сама собою, как несообразная с существом наказания, отменится». Оговорка особенно существенная, если иметь в виду болезнь глаз Алябьева и общее тяжелое состояние Давыдова, который через год с небольшим умрет в тюрьме. О нем так и сказано будет в окончательном приговоре: «о Давыдове, за смертью его, суждение оставить».

Но при всей категоричности своей позиции сам отстаивать ее на заседаниях Сената Голицын не захотел. Он уклонился от участия в заседаниях, чтобы в глазах широкой публики не выглядеть лично причастным к становившемуся все менее оправданным даже в глазах обывателей делу. К тому же в ответах на очередные запросы Сената князь вынужден раз за разом признаваться в многочисленных правонарушениях, с которыми велось предварительное следствие. Так, прокурор отдельных допросов не производил, а представленный императору доклад был составлен на основании непроверенных частных сведений.

Николай и Бенкендорф снисходительно наблюдают за всеми сложностями, которые возникают у генерал-губернатора. Но восстанавливать истину меньше всего входит в их расчеты. Разве действия Голицына не направлены против тех, кто тесно связан с будущими декабристами? Людям подобного рода не место в старой столице, а лишняя острастка придется на редкость кстати московским вольнодумцам, да и не им одним.

Алябьев и его товарищи уже два с половиной года находятся в московских тюрьмах, пока их дело доходит до высшей инстанции. Дебаты в Сенате затягиваются на целый год. Часть сенаторов склонялась к тому, чтобы вообще освободить подозреваемых. Но находились и такие, кто требовал ужесточения приговора, вменяя в вину вчерашним офицерам еще и грабеж. Прийти к общему решению сенаторам не удалось. Дело перешло в Государственный совет.

Очередная проволочка, и наконец решение. Последнее. Неоспоримое. «Подполковника Алябьева, майора Глебова, в звании камер-юнкера титулярного советника Шатилова и губернского секретаря Калугина, лишив их знаков отличия, чинов и дворянства, как людей вредных для общества сослать на жительство: Алябьева, Шатилова и Калугина в сибирские города, а Глебова — в уважении его прежней службы в один из отдаленных великороссийских городов, возложив на наследников их имения обязанность доставлять им содержание и, сверх того, Алябьева, обращающего на себя сильное подозрение в ускорении побоями смерти Времеву, предать церковному покаянию на время, какое будет определено местным духовным начальством».

* * *

...Лишенный всех надежд, — лишенный всех прав, и гражданского моего бытия, заживо так сказать похороненный...

А.А. Алябьев. 1831

Все было учтено и рассчитано. Оставить «в подозрении» — разве не значило это недоказанности преступления, в котором сам суд не сомневался. Отсутствие прямых улик, удачное стечение обстоятельств — и только. Зато церковное покаяние — публичное зрелище, мало в чем уступавшее трагическому спектаклю в Симоновом монастыре. Поклоны и молитвы на глазах всего храма изо дня в день недели и месяцы — кого бы не убедили в вине кающегося. Потому так непреклонно, не задумываясь над могущими произойти последствиями, отказывался от наложенной на него епитимьи Алябьев. Подчиниться — значило сознаться.

Не меньшим унижением становился и совершенно неожиданный знак равенства с доносчиком Калугиным. Одинаковое наказание, одинаковое определение — «вредные для общества люди». По существу редакция решения Государственного совета означала гражданскую смерть. В качестве уголовного преступника Алябьев действительно мог считать себя заживо похороненным.

Но Николаю I и этого мало. Он хочет знать мнение Москвы и получает далеко не успокоительный ответ: Москва не признает объективности суда и безоговорочно отдает свои симпатии Алябьеву. «Пишут из Москвы, — сообщается в одном из донесений III Отделения, — что полученное в оной известие о решении участи Алябьева и Шатилова произвело весьма невыгодное впечатление. [...] И действительно, Государственный совет сам находит погрешности в первоначальном следствии и в решении своем говорит, что нет явных доказательств, что Алябьев и Шатилов были причиною смерти коллежского советника Времева.. но не менее того учинили над ними приговор, как над тяжкими преступниками...»