Москва - столица

Архив III Отделения сохранил и другое донесение из Москвы — безымянное, поскольку низ листа срезан: «Решение по делу Времева приписывают мощному влиянию кн[язя] и в особенности удивляются, что и доносчик Калугин, если открыл он зло, то почему же посылается в Сибирь? Потому, дабы не могла открыться через него истина. Так слышал я рассуждающих». Сестра композитора не ошибалась и не преувеличивала: «Над ним составлено особое судилище, самое строгое, и потому секретное, тайное действие коего никак не может равняться с обыкновенными действиями. Сие судилище, в коем заседает неизвестно кто...» Эту неизвестность и следовало всеми возможностями полицейского аппарата сохранить.

Жизнь как будто раз и навсегда раздвоилась: музыкальная слава не могла изменить судьбы арестанта, но и перипетии арестанта не сказывались на музыкальных успехах. Музыка звучала на казенной сцене — в Большом и Малом театрах все время следствия и пребывания Алябьева в московской тюрьме. Алябьев в одиночном заключении работал как никогда, и каждое новое его произведение немедленно доходило до слушателей. Имя уголовного преступника могло стоять на афишах рядом с именами официальных и титулованных музыкантов.

Удивительным оставалось одно — неизменность позиции Алябьева. Он категорически отрицал самый факт карточной игры. Почему? В карты играли все, тем более в офицерской среде. Несмотря ни на какие царские угрозы, карточный долг оставался долгом чести. Отказ от него грозил потерей положения в обществе, полной компрометацией. И если Алябьев, по утверждению Калугина, вступился за соблюдение принятых в обществе этических норм, в глазах окружающих он был бы абсолютно прав. Опасение перед суровым наказанием? Но возможна ли трусость у Алябьева и его товарищей по оружию и походам?

В «Именном алфавите генералов и офицеров, получивших боевые награды за кампании 1812—1814 годов» против имени Алябьева стоит: «Имеет Анны 3 за Лейпциг Владимира 4-й за 17 и 20 января 1814 чин». Наград и чинов могло быть больше. Если бы Алябьев о них заботился. У него есть чувство долга и ответственности, чувство товарищества и справедливости, собственного достоинства и независимости — все то, что не могло одобрять начальство и что связывалось с представлением о «гусарщине». По сравнению с подобным обвинением пестревший записями об участии в сражениях формуляр терял всякое значение.

Боевое крещение — в битве под Ловчицами 20 октября 1812 г. «Действия партизанами» с Денисом Давыдовым. Битва под Калишем. «...Будучи ж употреблен в самых опаснейших местах, везде отлично исправлял данные препоручения и был при взятии неприятельского генерала по сдаче с двумя батальонами и двумя пушками». Взятие Дрездена и демонстративный отъезд с отстраненным от командования полком Д.В. Давыдовым. Кстати, Алябьев был единственным, кто решился на открытую поддержку командира.

20 января 1814 г. — сражение при Ларотьере: «Был послан в партию, встретил адъютанта фельдмаршала Бертье, посланного с важными бумагами, ударил он на конвой, который был при означенном адъютанте, разбил оной и захватил адъютанта со всеми бумагами». Бертье был начальником штаба наполеоновской армии.

И дальше день за днем сражения: 24 января — при реке Арр, 27-го — у Лаферт-су-Жуар, З0-го — в местечке Монмирай, 23 февраля — кровопролитнейшее сражение под Красным, 13 марта — под Фер-Шампенуазом, где так блестяще показала себя русская конница. «Можно слышать отзыв всех в армии, его знавших, — напишет в июле того же года Соймонов. — Вышел преисправной и храброй офицер... Более полугода не знали мы, жив он или нет».

Боязнь Алябьева за свою судьбу? Москва имела все основания возмутиться «секретным судилищем».

* * *

Судьба Алябьева и Шатилова решена и, к сожалению, не в их пользу. Они в Москве более жить не будут.

Из письма В.Л. Пушкина. 1828

По существу, это был поединок, приобретавший месяц от месяца все большую остроту. Государственный совет рассматривал дело — Москва определяла свое отношение к Алябьеву. Весь 1827 г. обе столицы не только слушают алябьевские сочинения в театрах, они живут под впечатлением «Соловья». Первый раз романс был исполнен в Большом театре в январе 1827 г., через считанные дни его уже знают в Туле, Новгороде, Тобольске, Малороссии, самых удаленных уголках страны. 1 декабря того же года Николай I наложит резолюцию на приговоре: «Быть по сему», 20 декабря под овации зала в Большом театре исполнит «Соловья» знаменитый тенор А.О. Бантышев. Один из агентов III Отделения заподозрит в этом злонамеренную манифестацию.