Москва - столица

...Дом 22 по Цветному бульвару — домовладение деда поэта В.Я. Брюсова. Жилой двухэтажный особнячок с подслеповатыми окошками. В глубине двора такой же двухэтажный флигелек, занятый пробочной фабричкой. Хозяйская квартира выходила на бульвар. Углы комнат занимали зеркала голландских, белого кафеля, печей с начищенными медными вьюшками. Такой же начищенный медный лист помещался у топки. От натертых до зеркального блеска паркетных, в крупных квадратах, полов тянуло приторным запахом воска. Свет из окон терялся в буйной листве расставленных по стенам широколистных латаний, рододендронов. В дедовских комнатах они уступали место разросшимся до потолка фикусам. Спускавшаяся с потолка керосиновая лампа под широким абажуром с бисерным подбором бросала ровный свет на багрово-коричневую ковровую скатерть. Поблескивали медные подсвечники на стареньком пианино с круглым, на винте, табуретом. Модную мебель сюда не вносили. «Грелись душой», по выражению В.Я. Брюсова, у уходящей эпохи.

Дом Морозовых на Спиридоновке. Парадная лестница

Павильон у Старых Триумфальных Ворот, сооруженный ко дню коронации Николая II

Это здесь собираются Андрей Белый, И.А. Бунин, приходит Константин Бальмонт, впервые приехавший печатать свои стихи Александр Блок, составляются три коллективных книги московских поэтов-символистов «Русские символисты». «Мы не отталкивались от прошлого — мы выходили из него с полным пиететом к достигнутому им», — говорил Блок.

Иное — дом № 3 в Померанцевом переулке. В полном смысле этого слова — доходный. С просторным подъездом. Широкими маршами лестниц. Двойными дубовыми дверями в квартиры, где висели массивные электрические звонки в дубовых коробках. Крепились на стенах прихожих массивные вешалки с деревянными штырями для верхней одежды. Занимали углы грузные подставки для зонтов. А иногда висел на стене и телефонный аппарат — деревянный, с ручкой вызова станции и черной трубкой.

Еще в 1980-х гг. все это сохранялось в квартире Толстых, родственников последней жены Сергея Есенина. Здесь прошли невеселые месяцы жизни поэта. С балкона под угрюмой колоннадой он выбросил на мостовую собственный скульптурный бюст. Отсюда уехал на Николаевский вокзал, чтобы вернуться в Москву в гробу. Знал, что не вернется живым, что грозит ему смертельная опасность и... не мог не уехать.

Окружная железная дорога. 1902-1908 гг. Пассажирское здание на станции «Воробьевы горы»

Гараж общества «Мерседес» в Неглинном проезде. Фасад конторы

Толстые ничего не переменили в квартире. Все также в глубине коридора скрывалась за широкой дверью ванна на львиных лапах. Чугунных, с кривыми когтями. С ней поэт имел обыкновение здороваться каждое утро. В противоположную сторону от спальни и ванной уходил из прихожей, ломаясь под прямым углом, коридор в залитую солнечным светом кухню. Примостившись у столика на грубо сколоченной и тоже сохранявшейся табуретке, пил с прислугой чай в утренние часы. Смотрел на Москву-реку у Крымского моста. На буйную зелень сада Всеволожских в конце Остоженки.

Как же надо было все сохранить! Пытались. Историки. Журналисты. Сами Толстые. Не вышло — дом был предназначен под элитную перепланировку: престижный район, прочная коробка здания.

ДОМ В ГНЕЗДНИКАХ

Пани Марья сказала: «Дом в Гнездниках... Если бы удалось побывать в Москве, первым хочу увидеть дом в Гнездниках». Она выговаривала необычное даже для москвичей слово очень старательно, с четкой буквой «н», как редко услышишь на наших улицах. А здесь...

В распахнутую на просторное крыльцо дверь тянуло прелью весенней земли и первой зеленью. На грядке кустились первые ландыши. Дорожка прямо от ступенек убегала в заросший ежевикой овраг. За ним в лиловеющей дымке теплого апрельского дня морской зыбью колыхались пологие холмы.

Дом Марьи Кунцевичевой в Казимеже Дольном, иначе Казимеже на Висле, — о нем в Польше знают все. Нет путеводителя по этому одному из древнейших на польской земле городов, где бы рядом с могучими руинами замка Казимира Великого XIV столетия, резными фронтонами «каменичек» XVII в. на площади Рынка не было бы его снимка: двухэтажный черный сруб на высоком белокаменном подклете под перекрытой дранкой кровлей, у вековых плакучих берез. Нет туриста, который бы не поднялся по глубоко врезанному среди лещины и вязов оврагу, чтобы взглянуть на место работы писательницы, очень необычной и по почерку своих сочинений, и по человеческой судьбе.