Москва - столица

Второй Красносельский переулок, 12 — нет уже этого нарядного особняка, выстроенного другом семьи, известным московским архитектором Владимиром Густавовичем Пиотровичем. Он уступил место безликим коробкам многоэтажных «спальных» сооружений, хотя должен был служить совершенно особому увлечению Ивана Егоровича — размещению созданного им собрания произведений западноевропейского искусства XV— XVII вв. Это увлечение, на первых порах поддержанное тем же Вальцем, объединяло его и с Константином Коровиным, и с Александром Головиным, и с Константином Юоном. Все они, как и певцы Большого театра, были завсегдатаями гриневского особняка.

С помощью Гринева Юон впервые обратился к оформлению театральных постановок. Иван Егорович был одержим идеей восстановить в собственной антрепризе русский театр XVII в. Юон эти спектакли оформлял в театре «Скоморох», который Гринев некоторое время держал там, где нынче Дом дружбы с народами зарубежных стран на Воздвиженке.

В буквальном смысле слова в музейных залах родилась и единственная дочь немолодых супругов Лидия. Девочке было двенадцать лет, когда наступил Октябрь 1917 г., четырнадцать, когда сыпняк унес в могилу отца. Дом был разграблен. Мария Никитишна свалилась с тяжелейшей испанкой, от которой многие месяцы не могла оправиться. Подделав возраст, знакомые сумели устроить Лидию на работу. Конторщицей. Для окончания школы оставались только вечерние и ночные часы.

Первая любовь и стремительный брак дочери в 17 лет, в конечном счете, даже матери показались улыбкой удачи. Правда, молодой супруг был иностранцем. Сын известного итальянского композитора и оперного дирижера, Микеле Беллучи, благодаря военным действиям оказался перенесенным из родного Кракова, где отец участвовал в создании местного оперного театра, в Крым, а затем в Москву. Винтовку он сменил на перо, начал писать и печататься на польском и итальянском языках, примкнул к литературной группе «Перевал». Дом в Красносельском зажил новой жизнью. Здесь постоянно стали бывать члены объединения, можно было встретить Маяковского, Рюрика Ивнева и — боготворимого молодой и старой хозяйками — Есенина. Вот отрывок из все еще полностью не опубликованных воспоминаний Лидии Белютиной (русская транскрипция итальянской фамилии в районном паспортном столе) — Гриневой.

С.А. Есенин

«Есенин бывал у нас, когда мы жили во 2-м Красносельском переулке. Постоянными нашими гостями были «перевальцы». Угощения почти никакого — один самовар... Сергей Александрович очень любил, когда самовар «пел». Моя мама начинала волноваться, вспоминать плохие приметы, а он смеялся и говорил, что без пения не получается настоящего чаепития.

Была в Сергее Александровиче удивительная ловкость и непринужденность. Все, что он делал, — поднимет за спинку венский стул, возьмет из рук чашку, откроет книгу (обязательно пересматривал все, что было в комнате), — получалось ладно. Можно бы сказать пластично, но ему это слово не подходило.

Ладный он был и в том, как одевался, как носил любую одежду. Никогда одежда его не стесняла, а между тем заметно было, что она ему не безразлична. И за модой следил, насколько в те годы это получалось. Особенно запомнилось его дымчатое кепи. Одевал его внимательно, мог лишний раз сдунуть пылинку. Мне этот жест всегда потом вспоминался в связи со строкой: «Я иду долиной, на затылке кепи...»

Читали у нас свои произведения многие. Читал и Сергей Александрович. Ото всех поэтов его отличала необычная сегодня, я бы сказала артистическая, манера чтения. Он не подчеркивал ритмической основы или мысли. Каждое его стихотворение было как зарисовка настроения. Никогда два раза не читал одинаково. Он всегда раскрывался в чтении сегодняшний, сиюминутный, когда бы ни было написано стихотворение. Помню, после чтения «Черного человека» у меня вырвалось: «Страшно». Все на меня оглянулись с укоризной, а Сергей Александрович помолчал и откликнулся как на свои мысли: «Да, страшно». Он стоял и смотрел в замерзшее окно...

А вот строка «Голова моя машет ушами» так и осталась жить в нашем доме. Сколько лет прожила, и все поколения ее повторяют... Это было одно из первых чтений, как сказал Сергей Александрович...

Меня всегда удивляла и трогала та бережная почтительность, с которой Сергей Александрович обращался к моей маме. Мама не была очень старым человеком — ей подходило к шестидесяти. Она недавно перенесла тяжелую испанку, сильно поседела и особенно исхудали у нее руки с длинными тонкими пальцами.

Когда мама входила в комнату, Сергей Александрович первым вскакивал и старался чем-нибудь ей услужить: подвинуть стул, поддержать пуховый платок, поправить завернувшийся уголок скатерти. А когда мама протягивала ему руку, Сергей Александрович брал ее, как хрупкую вещь, — обеими руками, и осторожно целовал. Было видно, его до слез умиляло, что мама знала множество его стихов и начинала их читать с любой строчки. Мама вообще очень любила поэзию, но больше всех — Лермонтова и Есенина.