Москва - столица

Родители писателя, малоимущие и всегда стесненные в средствах, месяцами жили у родственника, участвуя в самом любимом его развлечении — любительском театре. Отец Гоголя был его душой: сам писал пьесы, сам их ставил, сам играл вместе в женой. Марья Ивановна Гоголь была хорошей актрисой. Чтобы задержать своих любимцев, Трощинский отвел для них отдельный, удобно обставленный домик, где можно было разместиться с четырьмя детьми.

Слов нет, обстановка богатством не отличалась, но ведь именно в ней жил месяцами мальчик Гоголь! Князь Никита Иванович увез к себе в Ромодань огромный кабинетный диван, обитый кожей, сделанный крепостным умельцем овальный стол для гостиной — «под красное дерево», шкаф с вышитой картинкой на дверце, ломберный столик и главное — рабочий столик Марьи Ивановны, служивший ей гримировальным в дни спектакля.

Вид Троице-Сергиевой лавры

Сегодня этому столику не было бы цены. Но в 1989 г. министр культуры РСФСР Мелентьев отказал внуку княжны Марьи в праве подарить его мемориальным гоголевским комнатам в Москве. В результате столик был подарен только что восстановленному музею-заповеднику Гоголя «Васильевка» на Полтавщине, входит в его основную экспозицию и никогда не вернется в Россию!

А еще были шитые шерстью картины, считавшиеся делом рук Марьи Ивановны, — «Турчанка» и «Невеста с подругой, выбирающие свадебный венок». Чернильница конца XVIII в. Книги и музыкальные альбомы, и даже костяная игольница. Кроме картин, все выставлено сегодня в последней квартире Гоголя на Никитском бульваре.

Кто знает, не эта ли обстановка подсказала старшей княжне сделать свой жизненный выбор? По окончании гимназии Виктория Никитишна уехала в Москву, поступать на Высшие женские курсы по специальности русская литература. Не задержался в Ромодани и единственный брат — Владимир Никитич. В той же Москве он окончил медицинский факультет университета и уехал работать в родной для семьи Харьков. Обстоятельства сложились так, что княжна Марья не могла оставить дома. Против занятий в местной гимназии возражали и отец, и мать. Они отдали предпочтение домашним учителям и тем урокам, которые давали сестре Виктория и Владимир.

Домашнее образование, как говорили в те годы... Оно никак не могло удовлетворить Машу. Сразу после смерти матери она добивается разрешения поехать в Москву. Сначала речь шла об обычном посещении родственников — их было в старой столице очень много. Затем отец вынужден был согласиться, чтобы Маша задержалась для подготовки к экзамену на звание домашней учительницы. А потом уходит из жизни и сам Никита Иванович. Дом в Ромодани перестает существовать. В качестве единственного наследства Мария Никитишна, по собственному выбору, получает все памятные вещи из Кибинцов. Приходится искать работу: о материальной поддержке со стороны родных княжна Марья не хотела и слышать.

Это было время, когда готовилось открытие памятника Пушкину на Тверской площади. Княжна Марья присутствовала на самом торжестве. Ей посчастливилось быть и в Колонном зале Благородного собрания («Только на балконе!») во время знаменитого выступления Тургенева. В конце жизни она скажет: «Знаете, они не были классиками, бессмертными, они были воздухом моего поколения. Ими можно было дышать». Запомнились Южин и Ленский в спектаклях Малого театра, постановка «Царя Федора Иоанновича» в театре сада «Эрмитаж», с которого начинал свою историю Художественный общедоступный театр. Все вечера и воскресные утренники были расписаны, несмотря на достаточно хлопотную работу — в благотворительных учреждениях великой княгини Елизаветы Федоровны.

Благотворительность, милосердие — княжна Марья не переставала о них спорить и в глухие брежневские годы.

Вспоминаю наши с ней беседы.

«Ох, уж этот мне ваш Даль, — подсмеивалась она. — Все-то вы на него, как на икону, а язык чувствовать надо самим. Сами-и-им!». В ее старом, красного дерева комоде можно было найти открытки: Дворцовая площадь Кремля, подцвеченный памятник Скобелеву на фоне гостиницы с вывеской «Дрезден», Воскресенский монастырь за кремлевской стеной, Кузнецкий мост с лихачами... И везде — «Издание Общины Святой Евгении» и знак Красного Креста. «А как же иначе? Чтобы каждый грош на дело милосердия. Об этом было принято думать».

«Так было принято».... Иначе говоря: общественное мнение, определяющее привычную убежденность каждого. Отсюда и несогласие Марии Никитишны с Далем. У него «милосердие» отнесено к кусту слов «милый», а надо бы — к слову «сердце». Потому что всегда это — действие. Не просто сочувствовать, сожалеть, а действовать по подсказке сердца. Тут можно вспомнить и общие с польским языком праславянские корни: «милость» — любовь.