Москвичи и черкесы

Мало-помалу все разошлись, чтобы опять вечером собраться на партию.

Таким образом молодежь проводит время весною в главном кавказском городе. Не весело, но все-таки не так скучно, как бы могло быть. Братья Пустогородовы прожили таким образом недели три; наконец назначен был день выезда на воды. Николаша ознакомился со всеми и вообще понравился, потому что пометывал у себя в комнате, то банк, то штос, и постоянно выигрывал. Оттого проигрывающие ухаживали за ним, не придерживаясь мудрой пословицы: «Играй, да не отыгрывайся!» Александр не участвовал в игре и вел самую скромную жизнь. Между тем Николаша, чтобы не мешать брату, как скоро очистился номер на Савельевской галерее, перешел туда и проводил целые ночи за игрою. Накануне отъезда братья, отобедав в зале, сидели в столовой у окошка, между двумя ломберными столами, прислоненными к простенкам, на которых висели два зеркала. Около них было несколько офицеров, занятых между собою разговором. Николаша, уславливался с игроками – провести последний вечер у него и наиграться вдоволь. Только что они уговорились, как адъютант, с довольно наглым взором, взъерошенными волосами на голове, подошел к сидячей группе. Легко можно было заметить, что этот молодой человек дерзок в обращении, не по природному влечению, но по принятому образу поведения, основанному на расчете и на желании произвесть особенное впечатление.

– Здорово, Пустогородов! – сказал он резким басом, протягивая руку Александру.

Тот посмотрел на него со вниманием и холодно отвечал:

– Грушницкий, кажется?

– Да!.. Только что приехал, послан по важнейшему поручению.

И Грушницкий окинул взором всех присутствующих, желая насладиться впечатлением, произведенным его словами. Увидев, однако же, что никто не обращает на них внимания, он сжал губы и улыбнулся с досадой; потом повернулся к зеркалу и, с полным самодовольством поправляя волосы, то есть растрепывая их еще более, спросил:

– Имеете ли известие о вашем брате?

– Вот он! – отвечал Александр, указывая на Николашу.

– А! Пустогородов! Здравствуй, старый товарищ! Помнишь ли, когда мы были вместе?..

Тут он с восторгом кинулся на Николашу.

– Помню!.. – отвечал холодно меньшой Пустогородов, с умыслом напрягая голос в этом слове.

– А! Вижу, ты все еще, Николай Петрович, помнишь меня несносным искателем приключений… как ты называл меня! – возразил Грушницкий, продолжая охорашиваться перед зеркалом. – Нет, брат, я уже не то, что был. Несправедливость, злоба людей, – тут он вздохнул, – состарили меня преждевременно. Что я перенес… рассказать невозможно! Никто меня не понимает, не умеет ценить!

– Да какими судьбами ты еще существуешь на земле? – спросил Николаша. – Мы все читали записки Печорина.

– И обрадовались моему концу! – прибавил Грушницкий. Потом, немного погодя, перекидывая эксельбант с одной пуговицы на другую и не спуская глаз с зеркала, он промолвил со вздохом: – Вот, однако ж, каковы люди! Желая моей смерти, они затмились до того, что не поняли всей тонкости Печорина. Как герой нашего времени, он должен быть и лгун и хвастун; поэтому-то он и поместил в своих записках поединок, которого не было. Что я за дурак, перед хромым лекарем, глупым капитаном и самим Печориным хвастать удальством! Кто бы прославлял мое молодечество?.. А без этих условий глупо жертвовать собою. Вот здесь – дело иное!..

И став боком, он протянул руку, будто держит пистолет, устремив глаза в зеркало.

– С чего же взяли эту историю?

– Мы просто с Печориным поссорились, должны были стреляться; комендант узнал и нас обоих выслал к своим полкам.

– Однако ты очень потолстел, Грушницкий, – заметил Николаша.

Вместо ответа адьютант, все еще стоя перед зеркалом, схватил себя руками в перехват и показал, что полы сюртука далеко переходили одна за другую.

– Полно, – возразил Николаша, – сюртук широко сшит.

– Гм! – пробормотал Грушницкий и спросил: – Где ты живешь?.. Будешь дома вечером?

– Я здесь стою, в гостинице; буду вечером дома… только занят.

– Понимаю, будешь играть! Очень хорошо, я зайду к тебе.

Николаша не отвечал ничего.