Мост четырех ветров

Шелестящий комок рубашки летит с вытянутой вперед руки на пол, я наклоняюсь, снимаю сандалии, оставшись в облегающих штанах, лифе и босиком. Потом все так же лениво поднимаю руки к затылку и щелкаю заколкой. В прошлый раз, когда я танцевала карнелен, волосы были куда длиннее, сейчас они едва до плеч, но рассыпаются как надо. Улыбаюсь. Это не отработанная улыбка танцовщицы из Радужного Дворца, хоть и она тоже хороша. Сейчас я улыбаюсь изнутри, всем существом, как Мэл в спальне. Для него? Для зрителей? Для Ленара? Кто-то отводит взгляд. Кто-то облизывает губы. Кто-то — уже — начинает чаще дышать. Пряжка ремня расходится под пальцами, толстая кожа жестковата. Бедные мои запястья… Поднявшись на цыпочки, я захлестываю ремень на крюке, сжимаю концы в кулаках и наматываю на запястья, привязывая себя к крюку. Вроде должен выдержать. Еще виток, повыше, и встаю почти на носочки, напряженная, как струна, выгибаясь навстречу жадным взглядам всем телом… Ты этого хотел? Так получай. Куда больше, чем рассчитывал.

— Музыку!

Кто-то поспешно сует кристалл в гнездо проигрывателя. Тишина. Абсолютная, давящая, до удушья и рези в горле. А потом тихонько стукает барабан.

Мэл. Просто Мэл. Хранитель Ложа её императорского высочества, третьей драгоценности короны, Кельтари ар-Каэльгард.

В первый раз барабан стукнул еле слышно. Потом чуть громче, словно привыкая, пробуя тишину на вкус. И тут же тихонечко заныла флейта, жалобно, тонко… Музыка не в моем вкусе. Но зрелище искупает. Когда я увидел Тари первый раз, она тоже танцевала. Кельтари, Кель… Мне больше нравится звать ее Тари.

Уменьшительными именами здесь почти не пользуются. Только очень близкие, только один на один. Пришлось запомнить, иначе, как объяснила моя принцесса, можно и вызов на дуэль схлопотать. Да и наедине она еще долго вздрагивала, словно я говорю что-то совсем непотребное. Забавная… Эмоции через край, как бы она ни пыталась прикрыть их этикетом. Но с тем, первым разом, не сравнить. Полуголая девчонка в грязной таверне, отплясывающая на столе такое, что краснели даже прожженные шлюхи. И стая вокруг рычала, свистела, хлопала в ладони, ожидая, когда же она свалится от усталости. А в глазах — боль! Так же через край, как и все у неё. Боль, тоска, смерть… Такие, как я, это чувствуют издалека. Это как запах крови для хищника.

Так что я просто прошел через толпу, как нож сквозь масло, сдернул её со стола и увел с собой. Кто-то что-то кричал, но за нами никто не увязался. Иногда люди бывают на диво здравомыслящими. Особенно, если думают не головой, а тем, что умнее — внутренним чутьем, знающим, кто хищник, а кто добыча. В темном вонючем переулке я прижал её к стене и поцеловал на пробу. Долго, жестоко, до крови прикусив губы. А она, переведя дух, прижалась ко мне всем телом и спросила: «Ты меня убьешь?» И в этих словах было столько надежды, что я всмотрелся в лицо девчонки гораздо внимательней, прежде чем ответить: «Непременно». Она очень хотела умереть. А я был уверен, что убью.

Барабан стучит уже в ритме сердца. Громко, но глухо, не затеняя всхлипывающую флейту. И только теперь, замерев под крюком, она шевелится, не сходя с места. Просто по телу проходит, от привязанных запястий до ступней, длинная тягучая волна. Такое я видел у девушек, танцующих на Востоке. На ней, рожденной во дворце, смотрится ничуть не хуже. Так смотрится, что слюна пересыхает — не сглотнуть. Раз, другой, третий… В такт ударам она словно плывет в воздухе, по-прежнему не отрывая ступней, качаясь на волнах, пропуская их через себя. А потом щелкает кнут. Громко, вспарывая загустевший воздух резким звуком. И Кельтари выгибается, словно её и в самом деле полоснули по спине. Иллюзия… Музыкальное сопровождение, чтоб его! И снова волны по телу…

Я ставлю бокал, который чуть не раздавил, прямо на пол, с трудом разжимая пальцы. Вокруг цветастыми, ароматными, звучащими на все лады вихрями клубятся эмоции. Еще щелчок. На этот раз — по бедру. Я как будто вижу кнут, летящий к телу, и алый укус на коже. Но нет. Это просто движение. Ритм становится медленнее. Удобнее перехватив ремни, Тари облизывает губы, чуть шире ставит носки, разворачивает плечи. Обводит темный зал шальными, пьяными не от вина глазами, скользя по лицам. Вдыхает полной грудью запах желания, которым уже наполнена комната. И улыбается. Так мог бы улыбнуться зверь внутри меня. Тем, кто в зале, повезло. Когда так улыбаюсь я, об этом уже никто не рассказывает.