Мост желания. Утраченное искусство идишского рассказа

Разлом, признаки которого мы видим в лите­ратурном творчестве Дер Нистера, — это нечто большее, чем просто переход от поисков к иссле­дованию. Когда он ушел из Милгройма, чтобы со­ставить собственную антологию, он начал при­держиваться советской орфографии, наиболее ярким признаком которой была фонетическая запись ивритских и арамейских слов. Вместо превращения идиша в культурно самодостаточ­ный язык путем «эмансипации» самого древне­го языкового пласта, освобождения его от кле­рикального налета и предоставления ему граж­данства на печатной странице, новая орфогра­фия использовалась еврейскими коммуниста­ми для отрыва советской литературы на иди­ше от прошлого и обособления ее от Запада⁴⁷. Теперь Дер Нистер и его друзья объявили мини- реводюцией саму форму, которую приобрели их произведения на идише, как здесь, на Западе, так и потом, дома, на Украине. Однако когда сборник Гедахт был переиздан в Украинской Советской Социалистической Республике, Дер Нистеру при­шлось выбросить те «реакционные» рассказы, ко­торые невозможно было реабилитировать одним только правописанием⁴⁸.

Среди так и не вернувшихся домой произ­ведений есть уникальная сказка внутри сказ­ки — рассказ под названием «Обезглавленный» (1923)⁴⁹. На первый взгляд это история о челове­ке по имени Адам, который ищет исцеления от головной боли. Головная боль появляется неза­долго до полуночи в виде щеголеватого комеди­анта с надушенным белым носовым платком, который в одной-двух едких строчках выдает себя, оказываясь близким родственником чер­тей и прокаженных, прославивших ранние рас­сказы Дер Нистера. Нет сомнения, что рассказ имеет психологический, если не психопатоло­гический подтекст. Что они собираются делать? Увенчать его? У кого найдется для этого голова? Только не у Адама!

Вместо того чтобы облегчить нам вхождение в фантастическую реальность в приятном пове­ствовании, рассказанном с глазу на глаз, нам пред­ставлена современная сцена конфликта с самим собой. С горькой иронией циничный двойник Адама разоблачает всю историю с коронацией. «Корона станет терновым венцом», — предупре­ждает его Комедиант. «Помилуй, — отвечает Адам. — Мы уже исчерпали эту тему». Какое бы религиозное или трансцендентальное значение ни имела эта коронация, оно немедленно отвер­гается.

Потом Комедиант пускается в подробное пе­речисление «состояний» Адама — весьма мно­гозначный термин, который толкуется двоя­ко: все, чем обладает такой человек, как Адам, это его внутренний мир, но вокруг достаточ­но пространства для гордыни, материализма и мании величия. Мы оказываемся дома у Адама через видение «предметов», из которых в ба­зарный день ему будет воздвигнут памятник. Это сцена раздора, классовой борьбы и лицеме­рия. Адам гневно отвергает образ самого себя как правителя, снедаемого жаждой власти, но Комедиант обезоруживает его сообщением, что в полночь должен прибыть его Наставник. Но до этого у Комедианта есть в запасе еще доста­точно уловок: новое многолюдное видение, в ко­тором полно Адамов и слуг, — первые привет­ствуют Наставника, последние высмеивают его. Этого для Адама достаточно. Он восстает против злых чар, открывает крышку в черепе и загоняет Комедианта обратно.

Восстановив чувство собственного «я», Адам готов к видению себя, противостоящего огром­ной толпе на рынке. Он видит полуночную коро­нацию — ритуал посвящения в монашеский ор­ден гармонии и эгалитаризма. Подобно Иисусу на тайной вечере, Наставник предлагает учени­кам «есть хлеб,'пить вино и принять в мыслях... нового ученика», поскольку «сегодня он будет увенчан нашим добром и нашей судьбой» (177)- Вместе они входят в комнату Адама, которая вне­запно превращается в Площадь Обезглавленных, место действия самого удивительного видения в рассказе. Если раньше Дер Нистер рассказывал о густой лесной чаще и хищном звере, то теперь он описывает «дикую площадь», над которой возвы­шается стена, достигающая рая, а к ней присло­нена лестница, ступени которой составлены из человеческих черепов: