Мост желания. Утраченное искусство идишского рассказа

Как всегда, герой — странник, нищий, и его, тоже как обычно, сопровождает верный бессло­весный друг, на этот раз осел. Он смешит Дер Нистера, когда учит стеклянных людей мочить­ся и отправлять другие телесные надобности. Ослиный навоз, как оказывается, содержит мно­жество зерен (того же рода, что и чудесные зерна, описанные когда-то в «Рассказе об отшельнике и козочке»), которые стеклянные люди аккуратно вытаскивают, чтобы посадить в землю. Услуги Дер Нистера и обильный навоз осла не спасают странников от ярости людей. Когда исцеление становится оскорблением и стекло превращается в плоть, осла насмерть забивают камнями, а Дер Нистер едва избегает той же участи.

Жалкая сущность сказочного образа «Дер Нистера» проявляется в бессмысленном по­стоянном движении по лабиринту, причем он почему-то убежден, что все еще может спасти мир. Сначала он не замечает криков стеклянных людей, которые стали теперь сверхплотскими, и их избыточный жир, из которого делают свечи, привлекает армии мышей. Дер Нистер слишком занят у себя на чердаке, где рукой и ногой ему служит личный бес. Потом он и Мышь-охотница (которую он приносит, чтобы истребить грызу­нов) идут каждый своей дорогой, потому что у охотницы только одна цель в жизни, тогда как Дер Нистера ждут во многих странах и у него «разные цели и разные призвания» (55). Но Дер Нистер остается в дураках, потому что, если бы не Мышь-охотница, чье имя созвучно немецко­му имени Крысолова, Rattenfanger, которая ре­шает развлечься ловлей бесов, история закончи­лась бы «тут, прямо на середине» (59). Тогда мы бы никогда не узнали, что среди разнообразных призваний Дер Нистера есть и талант звездочета (как когда-то давно у Бовы), и в этом есть свои положительные и отрицательные стороны. Все, что этот талант приносит Дер Нистеру, — не­бесная милостыня, на которую он покупает за­саленную шкуру мертвого черта. Ближе к концу рассказ говорит о кожах: стеклянных кожах и ко­жах, сочащихся жиром; о попытке Дер Нистера спасти свою (хотя конечно же не свою) шкуру, ведь его настоящая кожа — это тело, настоль­ко изнуренное, что любой при взгляде на него утрачивает всякие желания. Неудивительно, что «из всего этого он заключил, что, в конце концов, после всех его скитаний, когда он, может быть, придет в какую-нибудь последнюю, самую да­лекую страну, где он никому не нужен и никто о нем не знает, и никто не будет по нему тосковать, он припомнит всех чертей, и, может быть, он им понадобится, и он предстанет перед чертями, и в их обществе и на мышиных свадьбах он будет пробавляться в роли скомороха и рифмоплета» (79). В реальности Дер Нистер именно так и по­ступал — развлекал мышиную невесту и ее дья­вольского жениха — и закончил наводящий ужас рассказ сердечным Мазл-тов!

Помните путешественника, который одержал победу, когда черти заставили его показать на­готу под кожей? Помните отшельника, который в конце сказки нашел зерно истины? Помните Бову, которому пришлось заключить свой брак за сценой? Никто из них, по всей вероятности, не нуждался в пище. Они могли позволить себе дея­тельно проводить молодость, исследуя внутрен­ний мир разума. Им не нужно было волноваться о «спасении своей шкуры». С престарелым изго­ем, носившим величественное имя Дер Нистер, было не так. Он последовал своему еврейскому и художественному призванию и снова оказался на морозе, в месте, где он мог водить компанию с продажными крысоловами, совокупляющимися бесами и мышами, какими-то жуткими гибрида­ми клопов, скитаясь по стране, где все ставилось на карту.

Последнее откровение Дер Нистера было са­мым опасным: страна капиталистических сви­ней, у которых жир сочится по всему телу, — это то же самое, что страна стекла, где нет еды и у лю­дей отняты все желания. В послевоенной Европе, между Западом и Востоком, между капиталиста­ми и коммунистами больше не было разницы, как не было и выбора между материей и духом.