Мост желания. Утраченное искусство идишского рассказа

Большинство вещей происходят в автобусе. Один из пас­сажиров хочет сесть. Он чувствует себя униженным дру­гими пассажирами. Он рабочий, «синий воротничок». Вы можете заметить это по цвету его бороды, которая растет клочками и всегда в ожесточении. Весь автобус смотрит на него, как будто бы он случайно попал сюда с обочи­ны общества. Но вот автобус останавливается перед маа- барой [временным лагерем для новых репатриантов в пя­тидесятые годы], он выходит, и его ждут двое или трое детей, Аба, Аба,они обнимают его, и они рады ему, а он им. Может быть, он на обочине жизни, потому что авто­бус смотрел на него именно так?⁵⁹

Рабочий реабилитирован, но ему самому не пре­доставлено права голоса — его запомнят за то, что он обычный человек.

Это радикальное уплощение перспективы го­раздо больше чувствуется в оригинальных ив- ритских версиях рассказов, чем в идишском пе­реводе, сделанном по настоянию Суцкевера. Рассказы на иврите не имеют названия, прону­мерованы от I до Ю1, тогда как рассказам на иди­ше предпосланы отдельные, часто подсказыва­ющие толкование заголовки. Дочь Бирштейна Нурит Инбар-Шани украсила каждый из расска­зов на иврите полуабстрактным (а иногда и ма­лопристойным) рисунком, создав эффект совре­менной «Тысячи и одной ночи». Несколько ги- перреалистических карандашных рисунков ил­люстрируют идишское издание, делая его по контрасту почти газетным. У ивритского сбор­ника модернистское название Кетем шель ше- кет («Пятно тишины»), а идишское обещает по­чтительное путешествие по «Твоим переулкам, Иерусалим». Ивритский стиль у Бирштейна рез­кий и очень разговорный. Идиш более многосло­вен, полон замечаний в скобках. «Я подобрал две корзины и пошел на Махане-Йегуда»⁶⁰ — так на­чинает Бирштейн первый рассказ на иврите. «Я зашел туда с другого конца, не с улицы Яффо, и там вход на рынок был перекрыт. Куча народу. Я решил подождать. Я нашел кусочек тени у столба электропередачи — было очень жарко — и стал ждать. Когда они разойдутся, я войду». На идише это звучит примерно так:

С двумя корзинами я пошел на Махане-Йегуда, большой иерусалимский рынок, купить кое-что для дома. Я при­шел туда с другой стороны, не с улицы Яффо, и у входа на рынок стояло множество людей. Было очень жарко, меж­ду двумя и тремя часами дня, поэтому я расположился в тени столба электропередачи. Когда они начнут расхо­диться, я пройду на рынок.

Ивритский текст основан на непосредственном исполнении рассказов в эфире израильского ра­дио перед чрезвычайно пестрой ивритской пу­бликой. Впоследствии Бирштейн оттачивал свое ремесло, устраивая представление по дороге в кибуцы, для взрослых учащихся, в общежитиях для новых репатриантов, где он рассказывал око­ло пятидесяти историй в течение одной програм­мы, причем за ним ездила студентка из универ­ситетского театра, подробно записывавшая их⁶¹.

Здесь наконец мы можем в мельчайших под­робностях увидеть, как возрожденный еврей­

ский рассказчик исполняет свои истории вжи­вую; как он одевается («Йосл... всегда одет в одну и ту же рубашку. Черная рубашка-поло зимой и рубашка в синюю и белую полоску с коротким рукавом летом»), как языком жестов излагает собственную версию событий, не совпадающую с точкой зрения персонажей. Мы узнаем, как по­вествователь постепенно оттачивает и перераба­тывает свои истории в ответ на реакцию публики и как поспешность его выступления отвечает по­ставленным им целям: не объяснять и не настав­лять, а скорее «открывать тайные комнаты» чело­веческого опыта. «Йосл, —доказывает исследова­тельница, — это уникальный феномен» на изра­ильской культурной сцене.