Выдуманная традиция — это именно то, что требовалось третьему миру идишской словесности в начале 8о-х гг. XIX в., когда молодой Шолом-Алейхем вышел на литературную сцену. В царской России все менялось, как никогда раньше. Люди массами переезжали из сел и местечек в города или вообще уезжали из России в новое Эльдорадо. В стране происходили массовые беспорядки, царила политическая реакция и всеобщее беспокойство. Надежды еврейских просветителей на постепенные либеральные реформы рассеялись. Революционной альтернативой, овладевшей умами разочарованных интеллектуалов, стала еврейская автоэмансипация, впервые провозглашенная Леоном Пинскером в 1882 г. Это был призыв к национальному самоопределению в собственной стране.
На этом фоне Шолом-Алейхем обратился к литературе на идише, в частности — к роману.
Выбор жанра был предсказуем, поскольку раз ставка делалась на еврейское национальное возрождение, то подражание лучшему, что было в современной России — творчеству великих романистов, — должно было завоевать место для еврейского народа среди других. В возрасте двадцати одного года Шолом-Алейхем представил то, что провозгласил первым самобытным еврейским романом.
Возможно, еще более знаменательным, чем сам роман, повествующий о трагикомической любовной истории еврейского музыканта по имени Стемпеню, было издание, в котором он появился: большой и красиво оформленный литературный альманах на идише, сделанный по образцу знаменитых русских сборников XIX в.5
. Издателем и редактором был не кто иной, как сам Шолом-Алейхем, который платил своим авторам неслыханный гонорар в размере 20 копеек за слово. (На самом деле эта ставка призвана была отсеивать малооплачиваемых писателей.) Среди виднейших авторовНесмотря на то что Шолом-Алейхем поглядывал на русские и европейские образцы, чтобы утвердить новые светские формы и форумы, он соглашался с Абрамовичем в том, что содержание национальной культуры следует брать из еврейской жизни. Поэтому Стемпеню, страстный скрипач из народа, был идеальным персонажем. Он был романтическим героем, который говорил на музыкальном арго (тщательно записанном и истолкованном на страницах романа), и он был свободен, следуя велениям своего сердца. Кроме всего прочего, европейский
Романтическая любовь — безопасная тема, пока она заключена в рамки песни или перипетий легендарных персонажей. Мир фантазии тоже предоставлял такие возможности, если достаточно отдалить его по времени. Но в отличие от Дика, который был вынужден вернуться к почти забытому историческому прошлому, и от Переца, который тяготел к периоду зарождения хасидского движения, Шолом-Алейхем воспользовался другой возможностью, недавно открывшейся на страницах литературы на иврите. Он вернулся к опыту детей, с которыми чудеса, разумеется, случаются ежедневно7
. Шолом-Алейхему этот эксперимент показал, что воссоздание реальности мифа с точки зрения ребенка сложнее, чем с точки зрения хасида.