Мосты в бессмертие

Та мгновенно откликнулась на ее зов, кинулась, оскальзываясь, к забору. За ней последовало несколько пленных – мужчин, изможденных, с лихорадочно горящими глазами. Один из них, высокий, атлетически сложенный красавец. Левой рукой он придерживал правую, от плеча до кисти покрытую грязными бинтами. Увечье не помешало ему сшибить старуху с ног. Аврора видела, как он торопясь завладеть марципаном, наступил женщине на спину. Аврора, в кровь разодрав кожу, втянула руку за изгородь, спрятала ее за спину. Они встретились глазами: вольноопределяющаяся венгерская журналистка и пленный русский солдат. Волчий, ненасытный голод, жажда жизни и острое предчувствие скорого конца, и невозможность смириться с судьбой, и отчаянная решимость выжить во что бы то ни стало… Бинты солдата нестерпимо воняли, взгляд жег и замораживал, пленный, словно оживший мертвец, стоял перед нею, покрытый комьями земли, овеянный смрадом гниения. За голенища его разодранных сапог цеплялась костлявыми лапами сама смерть. Вот ее череп, покрытый белесыми, растрепанными патлами выглядывает у него из-за спины. Вот она смотрит на Аврору черными провалами глазниц.

– Мама!.. – тихо прошептала Аврора.

– Фройляйн, отдайте же вашей протеже… эээ… гостинец, – загудел у нее над ухом Курт. – Шарфюрер любезно разрешил вам продемонстрировать… эээ… милосердие…

Их было двое: важный напыщенный шарфюрер и эсэсман с винтовкой наизготовку. Они подошли вплотную к забору, и пленный сразу опустил голову, уставил волчий взгляд в истоптанный чернозем. Эсэсман ткнул его штыком под ребра. Он не пытался убить. Просто хотел отогнать, но пленный повалился навзничь подобно сбитому шквальным ветром снопу. Русский солдат так и остался лежать Он прикрыл глаза, тяжело и прерывисто дыша. Тени людей, последовавшие за ним, замерли в отдалении, а седоволосая женщина поднялась на ноги. Она смотрела на Аврору с надеждой, и та снова сделала шаг к ограждению и протянула ее пакетик с марципаном.

– Nehmen![25] – рявкнул шарфюрер, и женщина протянула руку.

Аврора пошатнулась. Снова, как в тот раз на платформе, земля рванулась у нее из-под ног, поплыла, словно пытаясь сорваться с орбиты. Руки женщины худые, покрытые ранами, с грязными обломанными ногтями оказались молодыми. Она сжимала в горсти гостинец. Из полуоткрытого рта струйкой сбегала слюна. Аврора достала из футляра «Лейку», приготовилась снимать. Она смотрела на руки пленницы через видоискатель фотоаппарата, не в силах нажать на затвор. Тем временем женщина проглотила ее дар, не разжевав. Да и чем ей было жевать? Ее рот, ее десны за бледно-серыми губами еще не зажили и сочились алой кровью. Она благодарила Аврору, низко склоняясь, и все водила руками по своим грязным лохмотьям.

– Боже! У нее совсем нет зубов… – выдохнула Аврора.

– Sich verpissen![26] – процедил шарфюрер, и женщина попятилась.

Она продолжала лопотать что-то, показывая страшные, окровавленные десны, и Авроре вдруг почудилось, будто она слышит «Лови! Лови!». Аврора сунула «Лейку» в руки Курту… Она поймала. Все получилось так удачно: ни эсэсман, ни его командир ничего не заметили. Предмет оказался маленьким и твердым, он больно врезался в ладонь. Аврора спрятала его в карман шинели. В последующие часы, когда они с Куртом обедали в офицерской столовой, когда устраивались на ночлег в нетопленом литерном поезде, Аврора с трепетом ожидала расспросов Курта. Но тот молчал, словно позабыл о живых мертвецах за колючей проволокой, о бессмысленном милосердии и о лютой жестокости.

– Уж не думаете ли вы, фройляйн, что они поступали бы с нами иначе, окажись они в положении победителей? – Аврора услышала голос доктора Кляйбера сквозь дремотную пелену.

Но она ничего не ответила ему. Впервые в жизни ей было больно размышлять. Хотелось лишь забыться, уснуть и не просыпаться как можно дольше.

* * *

Утром Ленц сообщил им, что поезд отправится после полудня, и Аврора улизнула. Она сбежала из-под бдительного надзора Курта, надеясь еще хоть раз увидеть ту женщину, русскую с белыми волосами. Втайне от попутчика ей удалось рассмотреть ее подарок – образок, лик Богоматери, выгравированный на золотой фольге в обрамлении потускневших от времени рубинов и аметистов. Образок очень старый. Неужто пленница отдала ей семейную реликвию? Зачем? Эх, надо бы расспросить! Она спрятала под шинелью кусок хлеба с сыром, повесила на шею футляр с неразлучной «Лейкой» и неслышно покинула купе.

Они все оказались мертвы. Люди за колючей проволокой лежали в ряд, вытянувшись, словно по команде смирно. Тела их за ночь успели остыть и прикрыться белой порошей. Беловолосая женщина лежала с краю. Она обхватила руками грудную клетку, словно в последнем усилии пыталась удержать душу в истощенном, умирающем теле.

– Зачем? Зачем? – шептала Аврора, сжимая в ладони твердый образок. Она стояла за колючей проволокой, упираясь грудью в ствол винтовки. Давешний эсэсман с неуместным сочувствием смотрел на нее.

– Женщины рейха преисполнены христианским сочувствием даже к лютым врагам, – усмехнулся его начальник, надменный шарфюрер.