Мосты в бессмертие

– Я хотела лишь увидеть ту женщину. Она голодна, она покалечена… – губы Авроры дрожали, ее сотрясал озноб. Впервые в жизни она с трудом подбирала немецкие слова, чтобы выразить свои чувства.

– Эти люди – солдаты, – эсэсман заговорил впервые, и Аврора уставилась на него в немом изумлении, словно услышав глас платяного шкафа. Он был на две головы выше ее, и, удерживая приклад винтовки возле ремня, преграждал ей путь к колючей проволоке стволом с примкнутым штыком. Голос его оказался невыразителен и скрипуч, черты плоского лица скрывали поля каски.

– Они убивали солдат рейха. Они сражались, будто полоумные, – продолжал эсэсман. – Когда заканчивались патроны, они вгрызались нам в глотки подобно волкам. Теперь они умерли, и врагов у нас стало меньше. О чем же вы горюете, фрау?

– Фройляйн… – поправила его Аврора.

– Неважно, мужчины это, женщины или дети, – заговорил шарфюрер. – Все они враги, каждый готов взять в руки оружие. Каждый готов сражаться, даже если оружия нет под руками.

Он достал из нагрудного кармана шинели сложенную трубкой газету.

– Вы читаете по-русски, фройляйн?

– О да!

И он протянул ей газету, раскрыв ее в нужном месте. Но Аврора переворошила влажные листы, прочла название: «Красная звезда». Советская газета! Волнуясь, она вернулась к указанному шарфюрером месту и прочла коротенькую заметку на второй полосе:

«Мы знаем все. Мы помним все. Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово “немец” для нас самое страшное проклятье. Отныне слово “немец” разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал. Если ты думаешь, что за тебя немца убьет твой сосед, ты не понял угрозы. Если ты не убьешь немца, немец убьет тебя. Он возьмет твоих и будет мучить их в своей окаянной Германии. Если ты не можешь убить немца пулей, убей немца штыком. Если на твоем участке затишье, если ты ждешь боя, убей немца до боя. Если ты оставишь немца жить, немец повесит русского человека и опозорит русскую женщину. Если ты убил одного немца, убей другого – нет для нас ничего веселее немецких трупов. Не считай дней. Не считай верст. Считай одно: убитых тобою немцев. Убей немца! – это просит старуха-мать. Убей немца! – это молит тебя дитя. Убей немца! – это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей!»[27]

Под заметкой стояла еврейская фамилия. Аврора смутно припомнила стихи этого автора, которые читала перед войной в русском журнале. Ничего не поняла в этих стихах и в еженедельный литературный обзор включать не стала…

– Автор текста – еврей, – пробормотала растерянно Аврора. – Вот он и призывает убивать немцев. Но эти люди, они ведь военнопленные, не так ли?

– Эти люди оказывали вооруженное сопротивление войскам вермахта и потому подлежат уничтожению, – отчеканил шарфюрер. – Кстати, позвольте представиться: Пауль Феирштейн.

Шарфюрер так задирал нос, что Аврора сколько ни всматривалась, с высоты своего росточка видела лишь его тщательно выбритый подбородок и волосатые ноздри.

– Вы красивая женщина, – мрачно заявил шарфюрер. – Хоть и не немка. Лично я предпочитаю блондинок. А ты, Гюнтер?

Авроре показалось, будто эсэсман смущенно улыбнулся. Он убрал от груди Авроры ствол своей винтовки и перекинул ее через плечо.

– Ступайте прочь отсюда, – продолжал шарфюрер. – И помните: несанкционированная помощь военнопленным строго карается.

Аврора, вернув ему газету, уныло побрела к железнодорожным путям.

* * *

Состав томительно медленно тащился через разрушенный Киев. Колесные пары угрожающе грохотали под днищем вагона, когда они пересекали Днепр по восстановленному на скорую руку мосту. Аврора смотрела в свинцовые воды легендарной реки, слушала вполуха заунывные жалобы Курта, закусывала кюммель консервированными дынями и пармской ветчиной и все думала о беловолосой женщине и пленном русском солдате с волчьим взглядом. По ночам ей снились дымящиеся руины на берегах кровавых рек, бездонные провалы черных пропастей, из которых вылезали полчища злобных тварей, сочащиеся гноем, изуродованные тела, устилавшие узкие улочки родного Буды… В уши лез неумолчный грохот недалекого фронта, он пробивался сквозь сонную дрему гулом тревожного набата. Курт уверял ее, что к грохоту разрывов можно привыкнуть и скоро она сможет крепко засыпать даже под гром близкой канонады.