Мосты в бессмертие

Тело политрука становилось все тяжелей. Косте казалось: еще немного, и он не удержит свой край плащ-палатки. Руки гудели, спина онемела, сердце колотилось о ребра так, словно собиралось выскочить наружу. А Вовка Спиридонов не знал усталости. Почувствовав, что Костя начал сдавать, он забрал у него карабин и вещмешок. Широки спирины плечи, крепка его спина, огромно тело, легка, невесома поступь охотника. А Фролов, словно волк степной, бежит, петляет между руин, выбирает дорогу. Следом за ним Костя и Спиря, между ними на полотнище плащ-палатки бледный, изнуренный болью политрук. За спиной у Кости старлей Сан Саныч и остатки батальона, все кто выжил, пятнадцать душ да еще двое примкнувших к ним артиллеристов. Замыкал колонну беглецов Ливерпуль. Комбат приказал ему избавиться от амуниции связиста. При Ливерпуле остался лишь его объемистый ранец. В его недрах что-то тихонько брякало и дребезжало. Это бряцанье, шорох щебня под подошвами солдатских ботинок, матерный шепоток за спиной – вот все, что мог слышать Костя. Изредка, впадая в тяжелое забытье, стонал Велемир. Фролов нечасто оборачивался и неизменно с одним и тем же выражением внимательной тревоги смотрел Косте в глаза.

Враг их не преследовал. Воропаев, словно острая рыбья кость, стал поперек глотки немецкой атаке, она поперхнулась, задохнулась, иссякла.

К ночи Мокрый Чалтырь остался далеко позади. Фролов остановился, прислушиваясь. Бойцы за спиной у Кости тут же попадали на землю. Спиря осторожно опустил свою ношу. В знойной тишине слышны были лишь жужжание мух, крысиное попискивание и тяжкое дыхание бойцов.

– Ушли? – Сан Саныч перевел дух.

– Едва ли… – отозвался Фролов. – Но все равно – привал!

Они разлеглись в тени полуразрушенной стены, вытянувшись в полный рост. Ливерпуль вытащил из вещмешка кружку и баклажку с водкой. Разлили.

Спиря поднес кружку к бледным губам Велемира. Политрука бил озноб. Костя растирал затекшие, трясущие руки.

Длинная очередь ударила в кирпичную стену над их головами.

– Говорил я тебе, дрянь эта «беретта»! – рявкнул Спиря, откатываясь влево, чтобы укрыться за бездыханным телом Ливерпуля.

* * *

Немчик оказался отважным малым. Один на мотоциклетке, с паршивой «береттой» в зубах попер на смертельно уставших, теряющих надежду, голодных людей. Не сожрали его заживо – и то хорошо. Спиря ловко прострелил левую ногу и правую руку, да так, что тот уж не мог держать автомат и укатить на своей мотоциклетке тоже не сумел. Парнишке на вид не более двадцати лет, мордашка гладкая, девичья, застенчивая улыбка, веснушки на обгорелом носу. Костя для верности подрезал ему жилки на правой ноге и поволок к Фролову на допрос. Несмотря на страшную жару, парень трясся и коченел от страха и лепетал все одно и то же:

– Ich bin nur ein Soldat… Ich habe nichts zu tun… Ich bin nur ein Soldat…[54]

– Где твои товарищи? Где твоя часть? – Фролов спрашивал, Костя переводил.

– Ich weiß nicht… ich verstehe nicht… Ich bin verloren…[55]

– Довольно! – поморщился Фролов…

Труп немчика Костя оттащил подальше, к заваленному входу в подвал, откуда слышался яростный крысиный писк и громкая возня.

– Думаю, они неподалеку, – сказал негромко Спиря.

– Я посмотрю, – отозвался Костя и, не дожидаясь согласия командира, пополз к мотоциклетке.

Их было несколько человек с тощеньким фельдфебелем во главе. Костя досчитал до пяти и остановился. Выбирать не приходилось. Враги двигались прямиком к подвалу. Там они найдут тело своего товарища с перерезанным горлом и тогда… В ребра больно впивались битые кирпичи, гимнастерка прилипла к телу, пропитанный потом, отвердевший воротник тер и давил шею, во рту пересохло, а у немцев оказалось полным-полно воды – двухведерная оцинкованная фляга. Они тратили воду, не скупясь. Один из них, здоровый, потный, одышливый, лил ее себе из ковша за ворот. Костя разозлился. Он не помнил, как шершавый кирпич лег в его ладонь. Уж не Спиря ли подал его? Бурый осколок ударил одышливому в переносицу. Кровь брызнула фонтаном. Костя молнией метнулся в сторону, кувырнулся через голову, больно ударился локтем, нащупал округлый валун. Немцы орошали руины потоками свинца. Лили смерть щедро, как давеча воду…

Тяжелый камень ударил тощенького фельдфебеля в грудь.

– Russisch! Guerilla![56] – завопил фельдфебель, пытаясь подняться. – Viele von ihnen! Sie sind überall![57]