Мосты в бессмертие

Немецкий блиндаж у основания колокольни, очищенный от трупов и подновленный инженерным батальоном пятьдесят шестой армии, избежал прямых попаданий и манил изнемогших от усталости, жажды и зноя бойцов черной прохладой.

– Там есть вода, – проговорил Костя.

– Почем знаешь? – поинтересовался Вовка.

– Видел, как Лаптев заносил туда бидон, на случай, если…

Это решило дело. Жажда победила отвращение к замкнутым пространствам, Спиря полез в блиндаж.

Они от души напились попахивающей гнильцой воды. Смрад внутри блиндажа оказался еще чувствительней, чем снаружи, но они оба отчаянно устали и поддались тяжелой, беспокойной дреме. Костя проснулся как от толчка. Сколько он проспал? Несколько минут? Полчаса? Час? В узкую прорезь засвечивали красноватые лучи, значит, солнце еще не зашло. Костя следил за розовым, узким лучом. Сквозь дрему он видел парящие в нем пылинки. Луч рассекал темное пространство, упираясь в земляной пол. Там, в пятне света из плотно утоптанной пыли, выступал блестящий бочок какой-то посудины. Костя перекатился поближе. Он скреб сухую землю пальцами, но она не поддавалась. Тогда он извлек из-под обмотки нож. Дело пошло быстрее.

– На рыбную ловлю налаживаешься? – тихо спросил Спиря. – Червей надумал нарыть?

– Не-е-е, – скривился Костя. – Это церковная чаша. Похоже, золотая.

– Дароносица?

– Не иначе. Вот оно – богатство дяди Гоги.

Костя наконец извлек чашу из земли. Она оказалась полна колец и серег. Женские украшения из золота, с драгоценными камнями и без них были нанизаны на прочную бечевку и обернуты в тряпицу.

– Да-а-а, – Костя улыбнулся. – Старый ворюга всегда чуял золотишко, что твоя ищейка.

– Упокой Господи… – отозвался Спиря.

Они не услышали шагов снаружи, Костя слишком поздно услышал их голоса:

– Russischen Pop… im Bunker Gold begraben![60] – шепелявил услужливый тенорок.

– Gut! Keinen sicheren Ort auf der Erde als die deutschen Bunker! Dumm russischen Priester nicht alle so dumm, Dietrich![61] – отвечал ему горделивый баритон.

В дзот ввалились остроносый, разряженный в пух и прах шарфюрер и с ним какой-то громила. На миг Косте показалось, будто немцы не трезвы. Иначе, с чего бы вдруг такая беспечность?

Костя выстрелил, перезарядил и снова выстрелил. Он видел, как Спиря копошится на полу, подгребая под себя пистолет. Но немцев оказалось слишком много. Остроклювый шарфюрер и автоматчик пали при входе в дзот, но остальные толпились снаружи, и у них были гранаты. Первая звонко ударила в дароносицу и не взорвалась, зато вторая наполнила внутренность дзота свистом и дробным стукотом осколков.

Костя чувствовал боль в правой руке. Он слышал возню и тихие стоны. Он задыхался от пороховой вони. Он был жив! Отложив в сторону ставшую непомерно тяжелой винтовку, Костя попытался взять в правую руку обоюдоострый нож. Рука отказалась повиноваться, тело наполнила нестерпимая боль. Тогда он сжал нож в левой ладони. Ну что ж, сколько их там? Скольких надо еще убить, загрызть, уничтожить? Первый умер легко – нож вонзился ему под ключицу, повернулся раз-другой и беспрепятственно вышел наружу. У второго нож застрял между ребер. Костя силился выдернуть его, но противник оказался силен, продолжал сопротивляться, и Костя вцепился зубами в его лицо. После третьего он перестал вести счет убитым врагам. Он знал, что прорвется, и он прорвался.

Потом был бешеный бег. Летние созвездия кружились и хохотали у него над головой, а он бежал, оставляя на пыльных камнях кровавые следы, внезапно меняя направление бега, петляя. Боль и страх отстали от него вместе с преследователями, растаяли в знойном мареве летней ночи. Его терзала жажда. Тело, теряя влагу, требовало своего. Но дух, питаемый неукротимой жаждой жизни, не давал телу сдаться. Так продолжалось, пока его не привлек запах воды. В подворотне уцелевшего дома притаилась повозка, груженная оцинкованными флягами. Сонный фельдфебель в серой полевой униформе, разбуженный шелестом гравия, посветил ему фонарем в лицо. Костя убил его с блаженной улыбкой на губах. Потом, спрятав труп в густой тени подворотни, он напился и забрался под повозку. Сколько пролежал он так, в полузабытьи, зажав рану на плече грязной пятерней? Помнил ли он, как перевязывал руку, как снял с мертвого служаки заряженный карабин, паек и фляжку, как искал среди развалин подвал понадежнее, чтобы перевести дух? Сколько дней и ночей пролежал он в том подвале? Сколько времени прошло после того, как, почувствовав жар в теле, он принял решение покинуть убежище?

* * *