Мосты в бессмертие

– Этого пока не могу, – вздохнул солдат. – Болен, знаете ли, нездоров. Но когда выздоровлю, засажу так, что кое-кому небо с овчинку покажется!

– Овичинка… – рассеянно повторил Отто. – Öffnen Sie den Mund[68].

И солдат послушно выполнил приказание.

– Keine Anzeichen… Nein Zirrhose oder Gelbsucht[69], – констатировал Отто. – Nehmen Sie die Analyse von Blut. Die Ergebnisse von meinem Schreibtisch heute Abend. Was machen Sie ihn dort Fütterung aus einer Schüssel? Hühnerbrühe? Sehr gut! Weiter! Ich muss frisches Rindfleisch Fekete bekommen…[70]

Солдат притих, прикрыл глаза, сомкнул губы и, кажется, перестал дышать.

– Надо бы осмотреть его со стетоскопом, – озабоченно проговорил Отто. – Это настоящий феномен. Он, конечно, ослаблен, но, по-моему, совершенно здоров.

Отто полагал, что продолжает говорить по-русски, но незаметно для себя самого он перешел на родной язык. Мысли доктора унеслись далеко-далеко от Горькой Воды, в Венский университет. Воображение рисовало ему кафедру в большом зале, на медицинском факультете. В первых рядах светила науки, доктора Венцель, Фердинан, Шмауль и он, Отто, на почетном месте докладчика.

– Вечером, господин Отто… вечером результаты анализа будут у вас на столе, но я сама… я… – она обращалась к нему на немецком языке, но говорила быстро, часто сбиваясь, словно забывая слова. И еще: украдкой она все время посматривала на солдата, будто побаивалась его. А солдат задремал, согретый ласковыми, полуденными лучами. Он уронил голову на грудь, рот его приоткрылся, с уголка губ сбегала тонкая струйка слюны.

– Чуть позже я приду осмотреть второго, – строго заявил Отто. – А этого вы уведите с улицы. Нам не нужна простуда!

Окрыленный, Отто поспешил к реакторной. Краем глаза он заметил, как Гаша склонилась над солдатом, как тот быстро пробудился ото сна, как оттолкнул ее руки и бросил короткое слово. Неужто бранное? Отто вздохнул. Тяготы войны наложили на каждого из них свою печать. Вот и этот солдат изувечен. Не только тело его страдает, балансируя между жизнью и смертью, но и душа… но и душа…

Отто вошел в помещение реакторной. В ноздри ударил знакомый запах разогретого субстрата.

Сзади Фекет оглушительно стучал сапогами по дощатому полу.

– Ты обратил внимание, Фекет? – проговорил Отто. – Русский, а черты лица правильные. Странно.

– У фройляйн Глафьирьи тоже правильные черты лица. А с тех пор, как вы сорвали сургуч с ее отверстия, она стала еще правильней.

– Что ты несешь? – Отто замер.

– Я? – усищи Фекета поднялись кверху. – Да разве ж то секрет? В здешних местах каждый знает, сколько у соседа на огороде репок взошло. А уж кто, кому, как и когда вставляет, об этом и подавно известно.

– Вставляет?

– Ну да! Только русские называют это по-другому. Разве фройляйн Глафьирья не рассказала вам? Да что ж вы так расстроились? Право, не из-за чего!

– Я? – Отто с трудом отдышался. – А фройляйн Аврора…

– Ну-у-у-у! – Фекет закатил глаза. – В здешних местах это не является большим грехом. Наоборот. Чем больше женщин у кавалера, тем больше ему почета. А если сразу двух, то это уж…

– Заткнись! – рявкнул Отто.

Фекет, не скрывая улыбки, выкатился за дверь. Отто еще долго слышал его веселую перебранку с часовым.

* * *

Отто схватил со стола свежий отчет доктора Рерхена. Результаты осмотров, данные о температуре и параметрах крови пациентов. В обоих случаях наблюдалась позитивная динамика. Отто достал из шкафа истории болезней умерших солдат. Попробовал сопоставить. Выходила полная несуразица. Тогда он достал копию письма, писанного им доктору Венцелю весной прошлого, 1942 года. Тогда после серии экспериментов над добровольцами, тяжело раненными воинами рейха, он понял, что зашел в тупик.

Проанализировав информацию, Отто совершенно растерялся. Он написал доктору Венцелю в Вену. Вместе с письмом отправил краткий реферат по результатам прошлогодних работ и некоторое время с нетерпением ждал ответа. Летом, когда из Ростова прибыл новый материал для исследований, он продолжил эксперимент на свой страх и риск. Риск оказался неоправданным. Даже те больные, что поначалу шли на поправку, впоследствии быстро умирали. Минула осень, подошла к концу зима, а ответа из Вены все не было. Нетерпение Отто сменилось безнадежностью. Настроение работать пропало, он вводил одну модификацию за другой, очищал препарат, пересевал культуру-продуцент на другие субстраты. Часто работал по наитию, не столько анализируя, сколько угадывая. Вечерами он подолгу просиживал в реакторной, уронив седеющую голову на руки. Вновь и вновь пересматривал записи, но смысл написанного ускользал от него.