Мосты в бессмертие

– Последней курице хана, так-то оно! – весело щебетала она. – Бабушки сварят похлебку, и мы накормим больных бойцов! Пленных накормим. Мы – сестры милосердия!

Петрован смутился.

– Прошу в дом! – он ухватился большой ладонью за дверную ручку, распахнул дверь. – Herr Sturmbannführer erlauben Mädchen die Kranken im Krankenhaus zu besuchen. In pödagogischen Zwecken. Und wir möchten Sie darüber informieren, aber…[72]

– Mach dir keine Sorgen, liebe… es ist so schmerzhaften Tod… das… richtig, ich bin unendlich dankbar für alles, was…[73]

Проходя через темные сени, он тихо спросил Гашу:

– Похлиебькя… милоседие… Глафьирья, was[74] милозес… милосердце?

Александра Фоминична встретила их в горнице, заговорила с Отто ласково и настороженно. Отвечала на вопросы, тщательно подбирая слова. А Отто смотрел по сторонам: все те же кружева на окнах, тот же огонек под сумрачным ликом русской Богоматери, тот же печной дух, тот же молитвенный шепоток за печкой. Гаша куда-то скрылась, но хозяин дома находился при нем неотлучно, ловил каждое слово Александры Фоминичны, внимательно прислушиваясь к ее корявому немецкому.

– Frau lustig verzerrten Worte, – улыбался Отто. – Wahrscheinlich mein Russisch ist einfach lächerlich![75]

– Вы заберете Гашу… – Александра Фоминична перешла на русский язык так внезапно, что дед Серафим вздрогнул. – Да, доля ее незавидна, но все же она лучше, чем участь этих детей… которых вы…

Дед Серафим опустил тяжелую ладонь ей на плечо, и она умолкла. Внезапно потянуло холодом.

– Можете идти на двор. Более нечего страшиться. Закончила дело. Ощипала, разделала, часть на лед убрала, часть – на завтра детям да болявым… – жена Петрована хлопнула дверью. – Эх, остались петушок да две несушки. Нешто выживем, дед, до весны? А там глядишь…

Она осеклась, глянула на Отто, сняла с головы черный платок. Отто ожидал увидеть косу, длинную, змеистую, такую же, как у большинства здешних женщин. Но под черным платком оказался другой, белый. В белом обрамлении лицо Надежды сделалось похожим на подсвеченный лампадой сумрачный лик.

Из смежной комнаты выскочила Гаша. Настороженно огляделась, замерла.

– Глафьирья, нам пора… пора… писать отчет. Работа! – он развел руками.

– Да, потрудись еще, дочка, – Александра Фоминична устало присела под окно на лавку.

Жена Петрована размашисто перекрестилась на лик.

– Наказала нас за отступничество – и поделом нам, и хватит. Оставь хоть этих детей, пощади. Избавь их от лишних страданий. Пусть живут, пусть защитят твою землю, – Надежда говорила тихо, ни на кого не глядя, рассеянно переставляя с места на место горшки на печной полке.

– Аминь, – едва слышно прошелестело за печкой.

Надежда присела на корточки, раскрыла дверцу топки, пошуровала кочергой тлеющие угольки, подбросила кизяка, доглядела, как он занимается пламенем. Огонь в печи затрещал-загудел, а Отто почудилось, будто то воет последняя мартовская вьюга…

* * *

Отто, против обыкновения, полез на заднее сиденье и потянул за собой Гашу.

– Ягодка моя сочная, – бормотал он, целуя ее. – Прости, прости, что надолго оставил тебя, что не замечал. Мне горько, поверь, горько и странно видеть, как твоя семья на свои средства подкармливает моих… пациентов. Зачем? Они в надежных руках, они служат делу рейха, а рейх заботится о тех, кто служит ему.

Гаша кивнула.

– Разве ты нуждалась в чем-то, пока работала на меня? Разве хоть раз ты была голодна?

Она отрицательно помотала головой.

– Послушай, послушай… – он снова принялся целовать ее. – Мне внезапно стало страшно. Казалось бы, из-за чего? Ну не удалась первая серия опытов. С каждым ученым случается такое и с каждым врачом. Настанет лето, оживится фронт, откроются новые возможности… Но почему, почему так тоскливо?

Он слышал ее дыхание. Оно оставалось ровным, словно он и не расстегивал ее кофточку, словно и не ласкал грудь. Но губы ее отвечали на его поцелуи, но соски отвердели, но тело отзывалось на ласки.

– Я слышал о русской тоске… я слышал, что она настигает каждого, кто решится остаться здесь надолго, но я не думал, что будет еще и страшно… Если б не ты… спасительница… помощница… Ах, прости… Я слишком долго был один…

Он откинулся на спинку сиденья, тяжело дыша, но снова ощущая прилив сил.

– Родини-ичек… – тихо проговорил он по-русски.

Она молчала.

– Я возмещу вам все затраты, – проговорил он. – Я добуду для вас и мяса, и крупы, и всего…

– Почему господин Отто снова говорит на немецком языке? – спросила Гаша внезапно. – Разве урока русского сегодня не будет?