Мосты в бессмертие

– Я вижу два танка, – пробормотал он, недоуменно посматривая на Костю.

– Остальные замаскированы, – нехотя отозвался тот.

– Из тебя получится толковый офицер, Липатов, – Сан Саныч вперил в Костю пронзительный, строгий взгляд. – Если, конечно, выживешь…

* * *

К вечеру на передовую прибыл самый известный человек в дивизии – майор НКВД Валентин Георгиевич Суэтин. Он прибыл безо всякой помпы, прикатил на эмке в сопровождении полувзвода автоматчиков на мотоциклах. Воропаев заволновался, закряхтел и тут же напросился в дневальные. Пимен, громыхая котелком с предусмотрительно сбереженной с вечера кашей, утек в дальний конец траншеи, но был безжалостно извлечен оттуда все тем же Воропаевым. Петька с нескрываемым наслаждением конвоировал перетрухавшего Пимена к командирскому блиндажу.

– Шевели мослами, богомолец, – приговаривал он, понукая подконвойного штыком. – Там весь комсостав в сборе, тебя дожидают…

Костя, как бы невзначай, поплелся следом. Воропаев, наслаждаясь, затолкал вяло упиравшегося Пимена за дощатую, провисшую дверь блиндажа и сам стал на часах.

– Чего там, Петька? – равнодушно спросил Костя.

– Ступай мимо, – ответил Воропаев. – Тебя до суда не звали.

– Меня да не звали? – усмехнулся Костя. – Ну ничего, я тут подожду. Позовут, а я тут как тут. Это чтоб тебе, служивый, не бегать, мозоли трудовые не дырявить.

– Чего? – набычился Петька.

– Освободить тебя желаю от лишних забот, – и Костя как бы невзначай извлек из кармана блестящую бирюльку, отрытую Телячьим ухом в Ростовских завалах.

– Чегой-то? – насторожился Петька.

– Дай в щелку посмотреть…

– На чо?

– На Суэтина. Любопытно. Ребята говорят – оч-чень грозен.

– Да чо там… – Петька шмыгнул носом. – У тя токо одна?

– Не-е-е…

Костя спрыгнул в окоп. Всего пара шагов отделяла его от заветной двери. Костя прислушался. Там внутри было муторно, подло и тяжко. Отчего-то отчаянно страдал Сан Саныч, Велемир явно трусил, а Фролов изрыгал потоки ярости. Но Суэтин?

– Каков он? – сказал Костя вслух.

– Сколь дашь?

– Две.

– Тю-ю-ю!

– Ноздри две! – Костя засмеялся. – В каждую – щепоть табаку.

– А цацек?

– Цацек – целый карман.

– Мародер? – Петька нащурил глаза, выставил перед собой винтаря, уперся штыком Косте в грудь.

Костя вытащил из кармана три империала, подбросил на ладони, поймал, сунул Петьке под нос распахнутую пятерню.

– Н-н-на! Вишь, плюгавый: три орла выпало.

Глаза Петьки запрыгали так борзо, что Косте почудилось: еще немного – и выскочат бесстыжие буркалы из орбит да и упадут в белесую пыль на дно траншеи. Костя отжал его в сторону плечом, глянул в щель между досками.

Суэтин оказался так себе мужичок, ничем не примечательный, весь водянистый какой-то, словно полустертый рисунок. Костя прислушался.

– Либерализм тут развел батальонный политрук, – у Суэтина был низкий, рокочущий, опереточный баритон. – На передовой! В самом горниле схватки с фашизмом! Отдел имеет информацию о том, какие разговоры ведутся в батальоне. Это и в твою сторону минус, Фролов.

– У нас потери – восемьдесят процентов личного состава за пять месяцев, – голос Фролова звучал твердо, но в нем слышались обертона едва сдерживаемого гнева. – Если ты считаешь, что Абросимова надо расстреливать – я подчинюсь.

Костя услышал шум – Фролов поднялся с места, а Пимен начал потихоньку подвывать.

– Раз вы настаиваете на расстреле… – голос Велемира дрогнул.

– Мы приняли коллективное решение, основанное на фактах, – прервал его Суэтин.

– Завтра нам идти в бой, – глухо проговорил Фролов. – За этой вон переплюйкой… вы видели ее, товарищ майор? Там идет полным ходом перегруппировка фашистских войск… завтра на нас пойдут танки… пусть уж фашист рассудит кто тут прав, а кто виновен…

– Все в руках Господних… – едва слышно прошептал Пимен.

– А-а-а-а! – взревел Суэтин. – Выношу вопрос на голосование! Кто за то, чтобы применить к рядовому Пимену Евстратовичу Абросимову высшую меру пресечения?

В блиндаже возникла тишина. Она росла и ширилась, тяжелела и уплотнялась, приобретая зримые очертания, цвет и запах. Запах страха, с тонами гнева и безысходной, смертной тоски сочился сквозь щели дощатой двери. Тишина вздулась безобразной опухолью, слово плохая налившаяся гноем рана.

– Единогласно! – провозгласил Суэтин.

– Товарищ майор, Валентин Георгиевич. Расстрельная команда при тебе. Приведем приговор в исполнение незамедлительно? – Костя услышал в голосе политрука рыдание.

– Нет! – рявкнул Суэтин.

В блиндаже что-то с грохотом упало, послышались тяжелые шаги, возня.

– Не увиливайте товарищи батальонный командир и политрук. Приговор полевого суда приведут в исполнение те, кого он предал!

Косте вдруг сделалось томно. Папироска, словно неродная, повисла на нижней губе, да и потухла. Костя дрогнул, очнулся, сплюнул и, грязно выругавшись, полез вон из траншеи.

* * *

Фролов не хотел откладывать дело. Сан Саныч просил его повременить, но просил как-то робко, ненастойчиво, без надежды на успех. Просил с оглядкой на Мокрый Чалтырь. Но противник молчал. Наступление сумерек не умерило зноя. Раскаленная степь лежала перед ними мертвым-мертва. В темнеющих небесах разгорались звезды.