Моцарт. К социологии одного гения

Итак, Моцарт получил от отца очень основательную традиционную выучку. В возрасте от трех до шести лет он познакомился с творчеством большинства музыкантов, известных в Австрии и Южной Германии, а также, вероятно, и некоторых северогерманских композиторов. Однако, путешествуя, он приобрел гораздо более широкие знания о музыкальной жизни своего времени. В Париже он познакомился с произведениями Люлли, Филидора, Иоганна Шоберта и других выдающихся представителей французской школы; в Лондоне — с творениями Генделя, Иоганна Кристиана Баха и другого ученика Баха-старшего, Карла Фридриха Абеля. В Вене он услышал сочинения Георга Кристофа Вагензейля и Георга Рейттера, учителя Гайдна. В Италии он познакомился с падре Мартини — ведущим мастером контрапункта того времени. Он услышал новейшие на тот момент итальянские оперы и лично встречался с их авторами. Он также познакомился с представителями мангеймской школы. Иозеф Гайдн произвел на него глубокое впечатление; он многому научился у Гайдна, который в свою очередь не скрывал величайшего восхищения, которое вызывал у него юный Моцарт.

Многие из только что упомянутых имен ничего не говорят современной музыкальной аудитории. Но если мы хотим понять, что значили для Моцарта и для его развития путешествия, которые совершал с ним отец, то упомянуть эти имена надо уже хотя бы ради их пестроты. Сегодня легко получить доступ к современному музыкальному творчеству всех континентов, если возникает такое желание. Во времена же Моцарта мало кто из молодых людей получал такое всестороннее музыкальное образование — всестороннее в понимании той эпохи, — как он.

Возникает вопрос: не закоснел бы Моцарт, несмотря на весь свой талант, в традиционном музыкальном языке своего времени, как его отец, если бы провел свое детство исключительно в Зальцбурге (и если бы впоследствии не смог вырваться из Зальцбурга)? По всей вероятности, разнообразие музыкального опыта, который ему довелось приобрести во время путешествий, способствовало развитию его склонности к экспериментам и поиску новых синтезов различных стилей и школ своего времени. Возможно, это разнообразие сыграло роль в формировании у него особой способности отпускать поводья музыкальных грез, никогда не теряя над ними контроля.

Одновременно можно проследить, как Моцарт вначале перерабатывал то, что воспринимал от других, в имитации; в этом ему помогала необыкновенная музыкальная память. Лишь постепенно, по мере взросления, он приобрел способность включать полученные таким образом познания в поток собственной фантазии и так создавать нечто новое, никогда ранее не слышанное. Тетрадь с набросками, относящаяся к периоду пребывания Моцартов в Лондоне, показывает, как восьми-девятилетний ребенок пытался — пока еще очень неуклюже — соединять друг с другом получаемые впечатления. Синтез, дальнейшее развитие заданного канона и превращение его в индивидуальный музыкальный язык были долгим процессом, который требовал много усилий, труда и который в огромной степени зависел также и от жизненных обстоятельств Моцарта.

25

Конечно, этот шанс извлечь пользу из богатства разнообразных стимулов мог бы оказаться упущен, если бы принимающий человек не был восприимчив. Моцарт, безусловно, был таким в высочайшей мере. Его раннее и интенсивное соприкосновение с музыкой, многолетнее строгое обучение у отца, стимулирующая, но трудоемкая карьера вундеркинда в сочетании с тяжелой борьбой семьи за финансовое выживание, за статусные возможности, за отвращение постоянной опасности социального падения — все это привело к тому, что индивидуальное развитие Вольфганга приняло очень конкретное направление раньше, чем у многих других людей. Вероятно, с первого дня жизни он постоянно подвергался воздействию музыкальных стимулов — меняющихся последовательностей звуков скрипки и клавесина; он слышал, как отец, сестра и другие музыканты занимались и совершенствовались. Неудивительно, что у него рано развилась высокая чувствительность к различиям тонов, чрезвычайно чуткая музыкальная совесть, благодаря которой, например, нечистые тоны трубы были для него невыносимы в течение многих лет.

При этом в самом раннем детстве его интерес к музыке еще не был таким концентрированным, как позже. Старый друг дома, трубач Шахтнер, сообщает, что больше всего в маленьком Вольфганге ему бросилось в глаза то, как этот мальчик целиком посвящал себя тому, что занимало его в данный момент: Он всегда настолько отдавался тому, чему его заставляли учиться, что забывал обо всем, даже о музыке. Например, когда учился считать, то стулья, стены и даже пол были покрыты цифрами, написанными мелом.

А чуть раньше:

Он был полон огня, его симпатию легко вызывал любой предмет; я думаю, что, если бы не столь благодетельное воспитание, какое было у него, — он мог бы стать самым гнусным злодеем, столь восприимчивым он оказывался к каждому побуждению, пользу или вред которого он еще не в состоянии был проверить[52].