Мотылёк над хищной орхидеей

Обоим им двоюродный брат матери помог устроиться на работу в этот ресторан. Валида взяли на кухню, а Бурхана — только мыть полы. Бурхану обидно было знать, что среди горячих кастрюль пропадает такая красота, но не так уж много времени прошло, когда брат стал пропадать по вечерам. «Нашёл таки свою судьбу», — думал Бурхан — и почти угадал. Совсем скоро Валид рассказал ему, что богатый европеец ухаживает за ним. Рассказал с опаской — видимо, боялся, что брат за такие дела побьёт, но Бурхан был рад. И не только потому, что Валиду теперь было хорошо. Оба они знали, что любовь и прочие глупости тут не при чём.

— Смотри не продешеви, — сказал ему тогда Бурхан, — может, он вообще купит нам дом и даст содержание обоим.

Валид и сам это понимал, и казалось, даже слишком спешил привязать европейца к себе.

Бурхан видел его любовника один раз — проследил за Валидом, чтобы точно знать, что тот не ввязался во что-то не то. На всю жизнь запомнил он его карие глаза, высокую худую фигуру и красивое, даже на его взгляд, лицо.

«Шайтан», — подумал он, но вслух ничего не сказал. Потому что деньги Валид приносил домой уж очень хорошо.

А потом Валид пропал. Просто в один день, не оставив ни записки, ни следов. Бурхан искал его, даже в полицию ходил. Но там никто не стал его искать. Дядя говорил, Валид в Сирию сбежал — но Бурхан знал, что это не похоже на него. Валид приехал сюда, и здесь, во Франции, у него только стали налаживаться дела.

— Эй, Бурхан, — окликнул его, высунувшись в окно один из поваров, — заказ надо отвезти, у тебя есть дела?

Вообще-то обычно до заказов Бурхана никто не допускал, но, видимо, ночью не осталось никого, кроме него.

— Могу, — только и сказал он. И, спрятав швабру с ведром, стал подниматься, чтобы забрать пиццу у поваров.

Дорога по адресу заняла десять минут, не более того. Бурхан не преминул отметить про себя, как здесь живут — просторный холл, оборудованный камерами, раздражал и вызывал иррациональное желание поглубже натянуть на лицо капюшон. С инстинктами Бурхан спорить не стал.

Так, спрятав лицо капюшоном и держа пиццу в руках, он поднялся на шестой этаж и позвонил в дверь.

Бурхану показалось, что время замерло, когда створка открылась, и он увидел перед собой то самое лицо. На клиенте не было ничего, кроме белого полотенца, скрывавшего бёдра.

Мгновение он стоял неподвижно, пока красивые губы не скривило отвращение.

— Я думал, это приличный ресторан, — разочарованно сказал стоявший перед ним мужчина, — давай сюда.

Он протянул руку за пиццей. Разносчик медлил, и тогда Рей, опомнившись, взял с обувницы, стоявшей при входе, приготовленные купюры и попытался вложить тому в ладонь.

Он не успел понять, что произошло, когда араб, бросив пиццу, схватил его за запястье и потянул на себя, одновременно наступая и пытаясь перешагнуть порог.

На одних рефлексах Рей попытался выкрутить нападавшему руку, но не успел — в пальцах разносчика сверкнул нож.

Нападатель прокричал что-то по-арабски и нанёс удар. Рей успел увернуться, и тот прошёл вскользь.

Он рванул руку араба и потянул на себя, выбивая нож. Выкрутил запястье, и тот полетел на пол. Оба бросились следом за ножом — араб успел на мгновение раньше его. Он распластался на полу, но как только Рей накрыл его своим телом — перевернулся на спину и не думая резанул по горлу.

Рей свалился вбок, глядя на противника широко распахнутыми, удивлёнными глазами и зажимая горло рукой. Араб так же удивлённо смотрел на него. Затем вскочил и бросился прочь.

Рей, с трудом преодолевая боль, тоже попытался встать, но не смог. Из последних сил он оттолкнулся от пола рукой и затащил собственное безвольное тело в квартиру. Нашарил на обувнице телефон и, набрав последний номер, поднёс трубку к уху.

— Да, — голос Майкла был расслаблен и немного зол.

Рей попытался сказать хоть что-то, но сознание мутилось от боли, и он не смог.

— Да! — повторил Майкл. — Рей, что там?

Скользкий от крови телефон выпал из его рук, а ещё через мгновение в трубке раздались гудки.

Конрад не находил себе места все последовавшие после записи интервью несколько дней. Он мерил камеру шагами из конца в конец. Отчаяние пульсировало в груди, и он снова думал о том, какой же он идиот. «Продают. Как будто вещь», — думал он. И злость мешалась в сердце с тоской. Он жмурился, силясь преодолеть подступающие к глазам слёзы.

Спать он почти что не мог.

Еду в этой новой камере подавали через окошко, и поначалу Конрад даже скучал по тем дням, когда мастер стал приносить её сам. Впрочем, здесь еду тоже обычно передавал он — или присутствовал, когда её передавал кто-то другой. Он неизменно говорил Конраду что-нибудь, напоминая о себе.

Теперь Конраду казалось, что в этом всё дело. Тот попросту приучил его к себе. Было ли между ними что-то ещё? Конрад не знал. Его бросало из крайности в крайность, хотелось верить этому человеку — и в то же время он испытывал всё более сильную ненависть к нему.