Мотылек в бамбуковой листве

– Надеюсь, хорошенько он проколол подошву-то, иначе не хромал бы, да и до машины своей самостоятельно дошел…

– Если была она, – напомнил Варфоломей, – не знаем еще.

Аграфенов, отсморкнув сопли в носовой платок, сказал:

– Тут странное что-то, ребята, вот мне пять-шесть лет было, когда я однажды на гвоздь по глупости наступил, вонзился он, значит, сквозь подошву шлепанца – аж вспомнить дурно! – я так орал, а уж кровищи вылилось, ей-богу, полведра! Сплошь и рядом кровью замарано все было, а меня ведь еще приятель мой до дома сопроводил, сколько выкапало крови, забрызгано, замызгано все начисто, аж шлепанец хлюпал, пропитавшийся насквозь! А без приятеля моего, который мне удружил плечом, мне вовсе ползти бы пришлось, как фронтовику безногому, и ору было дай боже, улицу на уши поставил, народ повыбегал, думали, режут меня маньяки или бездомные собаки в клочья разрывают, а тут – ни капли крови! – как может такое быть-то?

Варфоломей и Данила брызжуще-кудахчуще посмеялись, и, взяв дощечку, возвратились к служебному ВАЗ-2101, откуда Ламасов – пока Данила запечатывал улику в полиэтиленовый пакет, а Аграфенов стоял, хрипло-простуженный, сморкаясь в платок, – радировал оперативному дежурному горрайона внутренних дел, чтобы незамедлительно по факсу главврачам всех поликлиник района были направлены ориентировки на подозреваемого, листы с описанием примет, одежды и изображения, полученные с видеокамер; есть вероятность, что мужчина с проникающей раной от гвоздя на правой ступне уже обращался за медицинской помощью в хирургическое отделение скорой помощи прошедшей ночью или вечером, с половины десятого или в дальнейшем еще обратится прививаться от столбняка, и, откашлявшись, Варфоломей распорядился, чтобы в места возможного появления подозреваемого направили группы суточного патрулирования, в каждую группу включить от двух до трех оперативников в штатском…

Варфоломей радировал отбой и размял руки, а потом втроем они погрузились в машину, и Варфоломей показал Даниле жестом объехать дом, потому что хотел заглянуть к Акстафою.

– А если ошиблись, – спросил, гнусавя, сидящий на заднем сиденье Аграфенов.

– В смысле? – повернул голову Ламасов.

– Крови-то не было, – сказал Данила.

– Ну, – Ламасов безразлично пожал плечами, – ошиблись и ошиблись, лучше, как говорится, перебдеть, чем недобдеть. К тому же, друзья-товарищи, деревяшки этой кусок не просто улика – но, не побоюсь этого слова, символ! Это кусок дерева, просверленного самими жрицами Весты и предвещающего нашу с вами удачу, это вещица, отмеченная невидимым огнем, который отмечает все невидимые человеческому глазу вещи!

Варфоломей договорил и поглядел, горит ли у Акстафоя свет.

– Знаешь, Данила, – сказал Ламасов, – предвкушение у меня, предчувствие охотника, который расставил сети. Это ощущение, фактически экстрасенсорное, телепатическое, будто я вижу фигуру человеческую, беспомощную фигуру, но еще не знающую о беспомощности своей, которая блуждает во тьме, мечется как мотыль в бамбуковой роще и не замечает, что пространства для маневра вокруг нее все меньше и меньше, а по периметру – в землю сырую! – уже воткнуты прутья будущей тюремной решетки, как шесты королей вокруг хижины тибетского отшельника. На тех путях, что нами просматриваются, мы расставили ловушки… – тут Варфоломей махнул рукой, будто схватил добычу, – и эти самые ловушки, капканы и ямы, присыпали мы листьями и накрыли камуфлирующими ветками, так что остается только дожидаться, в какую из них Бог пошлет нам зверя, добычу-то нашу!

– Прямо-таки сцены примитивной охоты, – сказал Данила.

– Нет, Даня, сцены примитивной охоты это заостренные палки, камни, а в лучшем случае, если посчастливится, огонь!

– И господь дух святой, – сказал Данила.

Аграфенов необдуманно фыркнул.

– Ну-ну, Фома неверующий! – пробормотал Ламасов.

– Я ненароком, не думал оскорбить кого, – сказал Аграфенов.

Варфоломей расстегнул куртку от шеи до пупа и вытащил из кармана лист бумаги формата А-4, сложенный напополам.

– Я пойду к Акстафою, – объяснил он.

– А не рановато ли? – спросил Данила.

– У Акстафоя свет в окне – значит, можно.

– И смех, и грех, лейтенант! У нас в общежитии это за святое правило, почти что за закон почиталось, – сказал Аграфенов.

Глава 8. Под звуки костяной свирели