Мотылек в бамбуковой листве

– …и вот, только месяц кончался, папаня мой стирал аккуратно ластиком карандашные записи свои, а в следующем месяце заполнял по-новой. У него там, в тетрадке этой, как на скрижали какой, были десятки – да что там! – даже сотни таблиц по любому поводу и вопросу, о калорийности, например, продуктов, о суточной потребности организма человеческого в калориях, жирах и белках, планы имелись распределения суточной работы между членами семьи, кому мытье посуды, кому стирка, а кому убираться! Он нам велел экономить воду, когда моемся или стираем, экономить газ, когда, например, воду из-под крана кипятим. У него все, от аза до ижицы, было учтено, были составлены отдельные таблицы для стиральных машин, где он записывал, какую вещь надо и в каком режиме простирывать, сколько затрачивать порошка, какие емкости баков, сколько вмещает литров воды, сплошь цифры, цифры да буквы, одному ему ясные и понятные одному ему. Внимательность к каждой детали, к каждой мелочи! Вы себе хоть вообразите такое, Алексей? А главное, ему это не доставляло никакой головной боли, он это делал легко и просто, словно сам был как тетрадь, словно все в нем карандашом написано, все вот так вот, одним махом, одним щелчком пальцев стирается и забывается, в общем – сущий ЭВМ!

Акстафой пожал плечами, недоумевая от всей этой истории.

– Да… да, сложный, наверно, был человек.

– Пожалуй, – согласился Варфоломей, – но каков был мотив? Вряд ли отец заботился о том, чтобы не закончилась вода на планете нашей, например, или электростанции вдруг перестанут вырабатывать электроэнергию… тогда к чему? К чему все это? Может, он был скрягой и экономил каждую копейку? Но ведь мы никогда особенно не бедствовали, тогда к чему? Просто мой отец был такой человек – и он никого другого не принуждал заниматься тем, чем сам занимается, потому что знал, никому это не по силам – другой бы, вот даже и я, свихнулся, с ума бы сошел через несколько месяцев, а он – нет. Просто он был такой и по-другому не умел. Он действовал так, потому что это было в нем, подходило, так сказать, вплотную к его натуре, ему единственному понятной натуре!

Варфоломей клокочуще, неровно, жгуче дышал после пылкого и яркого от воспоминаний монолога, а Акстафой спросил:

– А к чему, собственно, вы мне рассказываете об отце?

– …а я к тому, друг мой ситный, что я не пойму, какой мотив был? Что именно убийцу Ефремова… к Ефремову-то привело?

– И что, по-вашему?

– Ну, жалоб на Ефремова к нам не поступало, а уж прийти к кому-то с ружьем – это, знаете, последний метод! Так что у меня, – Варфоломей раскинул руки, – у меня ответа нет…

– Нынче все бессмысленно, – с философским видом сказал Акстафой, – маньяков да убийц сумасшедших полным-полно.

– Ну, это, друг мой сердечный, пустословие праздное, от ленивого ума думы, а на деле смысл всегда присутствует.

– И какой здесь смысл?

– А я вот как раз подумал, что, может, убийца-то наш… не к Ефремову вовсе направлялся? А к кому-нибудь другому!

– Это к кому же?

Варфоломей подошел к Акстафою.

– Это мне? – спросил тот.

Ламасов вручил ему оба листа с информацией о телефонных звонках.

– Вам-вам… получите, распишитесь. Вы без очков читаете?

– Вполне, – кивнул Акстафой, – не жалуюсь на зрение.

– Это меня радует, тогда вам, Алексей, не составит труда увидеть, что – на левом листе, в частности, – отображена информация о входящих и исходящих звонках, сделанных с телефона Рябчикова, Б.Г., и с телефона вашего соседа Ефремова, Е.Е, – Ламасов, стоящий за плечом Акстафоя, угрожающе-нетерпеливо ткнул пальцем в лист бумаги, – вы видите?

– Вижу… а на что смотреть?

– Я, Алексей, на минуту-другую отлучусь, мне нужно кое-что в квартире Ефремова проверить, вы пока изучите, сравните.

– Как угодно, – незаинтересованно проронил Акстафой.

Варфоломей вышел на лестничную площадку, взломал пломбу и открыл дверь в квартиру Ефремова, подошел, как и убийца, к старому телефонному аппарату с дисковым циферблатом, вдел палец в отверстие и раскрутил, и повторил эту процедуру несколько раз, в промежутках вслушиваясь в тарахтение, а уже спустя секунду – через распахнутые двери квартир, – жутко, сильно, с дребезгом отдаваясь противным металлическим эхом в холодном бетонно-каменном подъезде, зазвонил новый, современный, с прорезиненными кнопками телефон Акстафоя-Рябчикова.

И Варфоломей услышал, как Акстафой, идя по коридору, снимает трубку и, остановившись с замершей рукой, будто надеясь, что звонок сейчас прервется, все-таки отвечает.

– …Слушаю, кто это?

– Это лейтенант Ламасов, я звоню вам от Ефремова!

Взъерошенный, с ожесточенным выражением на пурпурно-желтом лице Акстафой сдержанно опускает трубку.

– Ну что вы балуетесь, в самом деле! – вскрикивает он.

– А я не балуюсь ни в коем случае, Алексей.

– Я, между прочим, важный звонок жду!

– Нет необходимости сердиться, – сказал Ламасов.

– А уж это я сам решу, есть необходимость или ее нет!

– Не спорю, – Ламасов вернулся в квартиру Рябчикова.

Акстафой сердито глядел на лейтенанта.

– Могу я теперь от вас позвонить?

– Куда?