Мотылек в бамбуковой листве

– Диктую по порядку, – сглотнул Глеб, – Эдуард Кузьмич, это первый… далее, Аркадий Тульчанов… Илья Луганшин… так, следующий Жорж Селифанов… вы успеваете, не быстро?

– Да, успеваю, хорошо диктуешь.

– Софрон Сильвестрович, а фамилии – фамилии не вижу…

– Щитовидкин у него фамилия, – сказал Варфоломей, – это все?

– Нет, – сказал Глеб, – еще Антон Натанович, фамилия не указана тоже… записали? Эзра Романович Мирзоев… и Назар Захарович Нефтечалов, вот этот последний! А больше никого.

– А на другой стороне?

– Тут только на одной стороне – а вы Нефтечалова записали в свой список? Назара Захаровича?

– Да, спасибо, Глеб, – душевно произнес Ламасов, – я записал поименно и пофамильно, кого ты назвал. Список давнишний?

– Я отца уже полгода у нас не видел.

– Думаешь, отец успел с кем расплатиться?

– Не знаю.

– А с кем-нибудь из должников ты лично знаком?

– Нет, – ответил Глеб, – это все отцовские знакомые.

– Хорошо. Неплохой ты, по-моему, человек, Глеб, я нутром чую. Живи своим умом, вот тебе мой единственный совет.

– Я постараюсь.

– Постарайся для себя, – Ламасов кивнул, – головастый ты парень, неглупый ведь, если в радиоаппаратах смыслишь, но ум конечно, оно не главное, ум – субстанция скользкая, как невидимая вода в теле, он постоянно течет-меняется, струится вниз, вечно жаждет в животной форме выплеснуться, он ненадежен, а вот доброта, Глеб, простая человеческая доброта, человечность, она дорогого стоит, неоценима… и еще, Глеб, задержу тебя на минутку, прости, раскудахтался я, но мы с товарищем моим, следователем Крещеным, повстречали в ПТУ добрую знакомую твою, ее Марьей зовут – она, замечу, тревожится по тебе! Нравишься ты ей, спору нет, так что и ты, Глеб – будь к ней по-доброму, не становись оторванным от мира.

– Не стану, – с невольной, тягостной улыбкой ответил Глеб, – спасибо.

– До свиданья.

– И вам до свиданья.

Варфоломей положил трубку.

– Ну, что? – спросил Данила.

– Безразлично Глеб наш воспринял тот факт, что буквально в двух шагах от убийцы находился – мне бы кто сказал, что моя жизнь на волоске от ружейного выстрела висела, я бы, поди, иначе отреагировал, – поразмыслил Варфоломей, – но теперь мы знаем, что Глеб к Акстафою приходил около девяти часов и, по его же собственным словам, убийцу или мужика какого, который у квартиры Ефремова крутился, заметил – запах его вдохнул, услышал его дыхание в пустом подъезде, а может, и голос знает, он воспринимал присутствие в непосредственной близости. Стоял рядом с ним, сердца их в унисон бились, он приобщился к его мироощущению – заглянуть бы в глаза этому Глебу!

– Пожалуй, неплохо бы, – сказал Данила.

– И ведь, судя по всему, Глеб – был тот, кто первым подъезд покинул, – подытожил Ламасов, – я убежден, что он первый!

– Ну, возвращаемся?

Варфоломей хлопнул себя ладонями по коленям:

– Давай, заводи! – закатал рукав и посмотрел на часы, – в ближайшее время от экспертно-криминалистического центра уже должны прийти заключения по пальцам из квартиры Ефремова… фу, духота нестерпимая! – Варфоломей покрутил ручку, опуская стекло, – и неизвестно пока, что там по гильзе – если пустышка, отправим на учет и сопоставим по массиву гильз с мест преступлений, может быть, факты применения оружия по региону уже всплывали и до дела Ефремова!

На ярко-желтом, как пчела в приглушенном свете фонарей, милиционерском ВАЗ-2101 выехали они на проезжую часть.

– Кто Ефремова убил, – сказал Ламасов, – роковую ошибку допустил! Когда Ефремова убил. Мне хочется его поймать – и я это сделаю с твоей, следователь Крещеный, помощью, и до того, желательно, как Егора Епифановича во прахи сырой земли возвратят. Иначе, если убийца его разгуливать будет на свободе, то похороны Ефремова останутся незавершенными. А я не люблю оставлять дела незавершенными. И я не оставлю.

Глеб вслушивался в равномерные, успокаивающе-медленные, пульсирующие, один на другой наваливающиеся гудки в перфорированной темно-красной трубке – остаточный электростатический стрекот в микрофоне. Пальцем Глеб опустил рычажки – он стоял, опершись локтем на тумбочку, во рту пересохло, а все тело – зыбкая пустота, сформированная сумасшедшими ударами сердца. Глеба затошнило, вспотел лоб, и он ощутил – поднялась до невероятного градуса температура тела, футболка насквозь промокла, и в ноздри ударил резкий неприятный запах пота, а босые ступни – приклеились к линолеумному полу. Ему захотелось, чтобы все прекратилось!

Ему хотелось, чтобы каждый получил то, что ему полагается, чтобы Акстафой получил то, что полагается Акстафою, Юля Лукьяновна то, что полагается Юле Лукьяновне, а Ламасов и Крещеный – то, что полагается Ламасову и Крещеному! И все то, что было определенным свыше – сделалось определенным и здесь!

Глеб с трудом, вяло, дошагал до кухни, открыл морозильник рефрижератора и сунулся лицом в отрезвляющую прохладу, а затем вернулся к телефону и сделал, как собирался – позвонил отцу.

– Кто это? – настороженно спросил Акстафой.

– Пап, это Глеб.

– Глеб, ты дома?

– Да, мать мне сказала, что ты звонил.

– Куда звонил?

– Сюда к нам.

– Когда?

– Вечером, – напомнил Глеб.