Мотылек

В противоположном углу, над раковиной, зашумела вода. Барбара мыла руки. Склоненное сосредоточенное лицо, насупленные брови. Он понял, что не имеет права ждать ее взгляда.

Михал вышел вместе с другими. За ними закрыли дверь. Все в нерешительности стояли посреди темной комнаты, в чаду холодного табачного дыма. С угасающей пластинки блеял тягучий, но не лишенный элементов гаерского юмора голос певца: «Если тетку встретишь ты, поклонись ты ей…»

* * *

Кровать, на которую ему указали, стояла возле дверей, у короткой стены длинного зала.

— Только что освободилась, — сказала Эва.

Под потолком горели два молочно-белых шара. В их белом свете тяжелое дыхание больных, вздохи и бессвязное бормотание казались притворными.

Некоторое время Михал сидел на краю матраса, не раздеваясь, опершись головой на руки, и ждал, когда кто-нибудь погасит свет. Но дежурная сестра в противоположном конце зала разложила на маленьком столике какие-то бумаги и не спеша линовала их, педантично прикладывая угольник. Она подняла голову только раз, когда Эва и студент-медик привели его сюда. С этого момента он видел лишь склоненную белую шапочку и руки, занятые работой, которая в три часа утра, среди не прикрытого мраком сна, казалась бессмысленной.

В конце концов Михал понял, что такова здесь ночь и он должен с этим смириться, но тяжелый запах лекарств, гноя и пота совершенно обессилил его, и так уже ослабленного алкоголем. Он клевал носом, чувствуя, что заснет сидя.

Больной на соседней кровати время от времени стонал, то громче, то тише, с монотонной регулярностью. Голова его была прикрыта одеялом, наверно, он задыхался во сне.

«Ты страдаешь от боли, — думал Михал. — А я только пьян. Со мной ничего не случилось. Но это еще не конец, братец. Черт его знает! Может быть, как раз ты останешься в живых, а не я…» Мысли его текли лениво — алкогольная риторика, имевшая подобие глубокой задумчивости, без всякой эмоциональной окраски. Эдакое покачивание на волне.

Он с трудом нагнулся и непослушными пальцами принялся расшнуровывать ботинки.

Человек под одеялом на минуту замолчал, видимо собираясь с силами, потому что вдруг застонал еще громче, с тяжелым, скорбным придыханием.

— Вот курва! — сказал он.

Михал выпустил из рук шнурки, не зная, открыть ли ему лицо больного.

— Вот курва! — стонал раненый и несколько раз мотнул головой под одеялом. — О, господи!

Эти слова были только жалобой. В них не было ничего, кроме беспомощности и боли!

— Может быть, вам что-нибудь надо? — спросил Михал, наклоняя голову над серым мешком, перекатывающимся по подушке то в одну, то в другую сторону.

— О, господи! — вздохнул раненый.

Наконец он успокоился. Казалось, что он к чему-то прислушивается. От его постели исходил тошнотворный, удушливый запах. Пряди липких темных волос разметались на влажной подушке.

«Может быть, ему стало легче? — думал Михал с трусливой надеждой. — Может быть, он заснул».

Но край одеяла коробился и дрожал. Из-под него высунулись серые костлявые пальцы. Они, дрожа, по-паучьи пошарили по краю одеяла и потянули его вниз. Теперь Михал оказался лицом к лицу с раненым. Желтоватые виски, вылепленные с ужасной точностью, твердые и ломкие, как яичная скорлупа, нос, обтянутый тонкой, почти прозрачной кожей, и неразличимые под землистой щетиной щеки цвета высохшего ила. В тени глубоких впадин блестели глаза неизвестного цвета и формы — просто искры темного огня. Они встретились со взглядом Михала и остановились на спинке кровати. Михал обернулся. В ту же минуту его обдало горячим смрадом выдоха.

— Юзек… — прохрипел раненый, — так давит… под коленом. — Некоторое время он сопел. — Так жмет!

— Я позову сестру, — предложил Михал. Голова в отчаянии заметалась по подушке.

— Юзек, ради бога… ослабь.

— Хорошо, сейчас. Скажу сестре…

— Юзек!

Михал остановился. Он был уже в конце прохода между койками. Ему был виден торчащий над постелью острый щетинистый подбородок, странно трясущийся в такт прерывистым жалобным звукам.

Михал в нерешительности склонился к ногам больного и вдруг почувствовал слабость в руках. От бедер одеяло лежало прямо на матрасе.

Михал выбежал на середину зала. Волоча шнурки по полу, он шёл, бежал к столику в глубине.

Дежурная сестра перестала линовать бумагу. Она ждала его, вопросительно подняв маленькое бледное лицо, маленький тонкий нос, маленькие голубые глаза за толстыми стеклами очков. Он остановился, осаженный на месте ее недоброжелательным спокойствием.

— Сестра, там раненый, на предпоследней кровати…

— Сержант Скупень, — поправила она сухо.

— Сестра, ему надо помочь…

Ее лицо приняло выражение холодной рассеянности.

— Что случилось? — спросила она без интереса.

— Он плачет, сестра…

— Сестра, судно, — раздался где-то близко заспанный, капризный голос.