Мозг серийного убийцы. Реальные истории судебного психиатра

Из всех случаев, которые мне пришлось изучать, этот был особенно содержательным с клинической и психодинамической точек зрения. Впервые за свою профессиональную деятельность я имел дело с мужчиной, подозреваемым в серийных убийствах, который был хорошо социализирован и охотился на представителей своего пола.

Во время нашей первой встречи Шаналь без колебаний соглашается рассказать о том, что для него изменилось после попытки суицида. Но лишь только мы затрагиваем его биографию или сексуальную жизнь, как сразу же получаем четкий и резкий отказ. Покончить с собой он попытался 12 мая, находясь на свободе под судебным контролем. Судебное разбирательство должно было начаться 14 мая. Он все спланировал, привел в порядок дела. По его словам, «с того самого дня» он больше не должен был жить. Обнаруженный в состоянии комы Шаналь был госпитализирован в реанимационное отделение. Очнувшись, он начал протестовать и отбиваться, но был связан, и врачи «воскресили» его. Шаналь не признал себя побежденным. Это смерть отказалась забрать его. Для него – настоящего солдата – решение умереть было непреложным. На самом деле больше всего его страшила перспектива снова предстать перед судом.

Во время стационарного лечения врачи диагностировали у Шаналя бредовое состояние с манией преследования. Означало ли это, что мужчина психически болен и, следовательно, не отдает отчета в своих поступках? Клинически все указывало на острое состояние, разрыв с основной личностью, если только это не было проявлением характерной для него недоверчивости, переходящей в манию преследования. Когда у человека имеются нарушения сознания, бессонница, эмболия легочной артерии и лихорадка, если он недавно пытался покончить с собой, вполне вероятны галлюцинации, а также дезориентация в пространстве и времени. Когда мы обследовали Шаналя, он сам отметил масштабность проблемы:

– Тогда у меня было раздвоение: с одной стороны, я был мертв, а с другой – продолжал жить.

Шаналь чувствовал себя разделенным. В клинической практике такое явление называется «дежавю»: субъект уверен в том, что уже переживал подобное, и в то же время начинает сомневаться в этом, как только берет небольшой тайм-аут. В реанимации у него появляются странные видения – например, гигантский торт с кремом или движущаяся по коридору процессия, – а также убежденность в том, что врачи и полицейские устроили против него заговор. Его рассказы походили на ночной кошмар. Также он высказывал навязчивые идеи, наподобие: «Я пострадал от этого несправедливого судебного процесса» или «Я жертва взбесившихся средств массовой информации». Мы пришли к следующему выводу: скорее всего звуки и события больничной жизни подпитывали его манию преследования, так как он находился в состоянии измененного сознания, завис между сном и явью. Я по-прежнему убежден в том, что это патологическое состояние имело второстепенное значение, в отличие от попытки самоубийства и пребывания в реанимации. Это острое состояние, а не хроническое. Ни в его прошлом, ни при дальнейших обследованиях не было найдено аргументов в пользу психотических изменений. К тому же, вернувшись в тюрьму, он обрел некоторую уверенность.

Также экспертиза должна была определить, можно ли считать Шаналя больным, находящимся в депрессии со склонностью к самоубийству.

На первый взгляд к депрессии сложившаяся картина не имела отношения: Шаналь проявлял ярко выраженную психологическую ригидность, которая мало совместима с депрессивным состоянием. У таких субъектов нет выбора: либо они ломают свою оборону, либо ломаются сами. Пьер Шаналь не говорит: «Мне грустно, у меня горе, вы можете мне помочь». Ему недоступны ни сомнения, ни чувство вины. И в заключение: покончить с собой он пытался не из отчаяния, а «ради чести». Подобное называют самоубийством из гордости. Лучше умереть, чем выставить напоказ перед судом ту суперсекретную часть себя, которая вырывалась наружу в миг преступления. Здесь можно распознать признак расщепления «Я». «Нормальная» часть его личности никогда не должна встречаться с другой, глубоко запрятанной. Это невыносимо, так как положило бы конец иллюзии всемогущества, маскирующей детские страдания, и привело бы к поражению. Начиная с первого отчета, мы предупреждали, что риск самоубийства в данном случае более чем серьезен даже вне депрессивного процесса. Можно было с большой вероятностью утверждать: чем ближе к запланированной дате судебного разбирательства, тем выше этот риск. Мы приняли меры предосторожности, отметив следующее: «По опыту знаем, как трудно, а иногда и невозможно противостоять подобной решимости, каким бы тщательным ни было наблюдение».

«Пригласить психиатра, чтобы предотвратить самоубийство субъекта, который не считается психически больным, – не самая надежная мера. Возможно, новое обследование, которое мы проведем в августе, позволит сделать более точный прогноз по этому вопросу». Предсказать серьезную вероятность самоубийства было нетрудно.