Ага, спим, но недолго. Нас разбудил плач младенца.
Кое-как в сапоги впрыгнул, фонарь не нашел. Побежали на звук. Тьма кромешная — для меня, конечно. Коты-то зрячие. Они скачут бойко, а я кувыркаюсь через корни, через поваленные деревья.
Младенец орал с дальней стороны острова, куда я и не заглядывал. Пробираюсь на ощупь, а в голове жуткие картины: та беременная женщина почувствовала себя плохо, отстала от группы, сбилась с тропы, забрела куда-то и родила малыша! В болоте, на какой-нибудь кочке!!! Одна!!! Я должен ее найти, спасти! А вдруг она не выжила? Вдруг я теперь с ребенком на руках останусь? Во что его завернуть, обогреть как? Чем накормить, чтоб не орал??? А что делать с мертвой женщиной?
Короче, пока бежал на звук, парой десятков седых волос наверняка обзавелся. За созерцанием страшных картин в стиле Босха не заметил, как звук переместился. Так, погодите. Значит, роженица ходить может? Значит, жива! Слава богу!!
Я топал через коряги и звал:
— Эй, вы где! Отзовитесь! Эгей!
Плач прекращался, потом снова появлялся, в другом месте. Я запыхался и остановился. Уже минут сорок бегаю, а островок-то можно за пятнадцать минут дважды обойти. Черт, что-то запутался я.
— Эй, тетенька! Не убегайте, это я, турыст!
Молчит.
Хоть бы звук.
И малыш затих.
Нет, вот он, но уже не с острова доносится, а со стороны болота. Чего ж она от меня бегает, дуреха! Да еще в топь ломанулась. Утопнет же! Нет, во тьме я туда не пойду, чур меня. Я при свете дня умудрился не заметить омута.
Последний раз крикнул:
— Эй, вернитесь! Я же помочь хочу!
Неа, все дальше уносит малыша.
Чтоб сказать, что я до утра поспал, так это нет. Жуткие картины бредущей по болоту обезумевшей мамаши преследовали меня, стоило прикрыть глаза. А вдруг ее не найдут, вдруг она так и останется жить здесь? Бродить сомнамбулой и бормотать околесицу? Надо же ей было разродиться именно здесь, именно сейчас!
О! Опять крик рядом. Выгляну.
— Женщина, не бойтесь, я помочь хочу!
Никого, и младенец затих. Так и будет безумная ходить кругами. Уморит же ребенка! Или потонет…
Я чуть не плакал, прямо мозг у меня закипел. Сколько раз я выбегал на болото — не сосчитать. А коты — надо же, какие бессердечные, ушами поведут, зевнут — и снова спать.
Мы-то давно разобрались, что там за младенец. Это до тебя никак не дойдет.
— Не могу, помру! Слышь, Тоська? Где твой малек-то? Снова в живот запихнула? Ой, уписююся!
— Дуры вы, бабы. Насмехаетеся. Москвич — он и есть москвич. Откуда ему было знать, что выпь кричит как младенчик.
Глава двадцать третья
Камышовый кот
Ранние клюквенные тетеньки прошли, Виктор наконец заснул, Ешка отправилась на охоту. Синий предрассветный сумрак сменил густую тьму безлунной ночи, времени, когда неведомое и невидимое просачивается в мир привычных форм и меняет его. Если в такой час вынырнуть из глубин сна, обретаешь как бы двойное зрение и способность созерцать оба мира, удерживаясь на их границе. Я лежал с прикрытыми глазами, не отпуская дрему и не слишком цепко держась за реальность, и слушал, как редкие капли росы срываются с дерева и бьют в натянутый тент палатки. Кап! — и начинаешь ждать следующего удара. Но капля не падает. Ожидание растягивается, и начинаешь слышать именно эту никак не прозвучавшую тишину, которая плотным слоем отделяет один звук от другого.
Надо пойти на эту тишину поглядеть.
Я ввинтился в щель не до конца застегнутой молнии палатки и, почти не помявшись, выбрался наружу.
Нежное сиреневое небо, над зеленью кочек слоями плывет полупрозрачная дымка: сегодня заморозка не было, и тишина накрыла болото, словно кто-то вдохнул и медлит выдохнуть. Случайный звук разбухал в ней, как сухарь в молоке. Я вспрыгнул на относительно сухой пень, замер. Вслушивался каждой шерстинкой в ушах, каждым усиком, пока не удалось добиться объемного звучания. Главное — не шевелиться. Поскрипывала костями большая и густонаселенная сосна, осины трусились, как в ознобе, их легкие красно-желтые листья бились друг о друга. Знаете, что осина будет трепетать даже без ветра, выделяясь этим нервным мерцанием на фоне неподвижной стены леса?
Мелкая живность еще спала, я был наедине с тишиной, гигантской, оглушающей, жадной. Кажется, она и меня готова была поглотить.
Но не успела — треснула по шву. Ёшкин крик молнией пробил тишину и ударил в уши. Я взвился в воздух, оттолкнувшись от пня всеми четырьмя лапами, приземлился довольно громко и прижался к земле. Прыжок достойный вышел. Оглядываясь на место, откуда донесся звук, я отползал к палатке. Но тут Ёшка завыла, в этом вое были и угроза, и панический страх. И призыв о помощи. Нет-нет, простите, не могу, я еще сплю детским сном. Да-да, я дрых, не услышал. Срочно зарыться в спальник.
Палатка, как назло, назад не впускала. Оттуда из цепкой молнии выдраться было легче, чем туда втиснуться. Витя после бессонной ночи спит беспробудно. Ладно, никуда не деться, побегу к Ёшке.